Дыхание Смерти
Шрифт:
Точно все вокруг Дзигоро было заполнено жизнью, пронизано живо силой, страстью и в то же время умиротворением, всепроникающим жизнелюбием, пониманием и приниманием всего, что происходит вокруг в природе и во всем живущем и дышащем. И каждая искорка — это чья-то радость или боль, печаль или веселье, страдание или безмятежность, и все это связывает воедино мир, сплетаясь, переплетаясь, а затем вновь рассыпаясь из единого бытия во множество событий прошлых, настоящих и будущих. Словно живая ткань времени и пространства текла от конца времен к началу, возрождаясь вновь и вновь от века к веку с каждым восходом солнца, с каждым новым днем. И наконец над заснеженными горными пиками медленно и неотвратимо взошла над проснувшейся
Высохший в серую пыль песок и пробивающаяся даже и здесь к свету зелень, которую солнце за несколько месяцев превращало в колючие тернии, безжалостно впивающиеся в неосторожных путников, отваживающихся пускаться в одиночку в эти отдаленные от проторенных и многолюдных караванных дорог места. Белые, выветренные всеми ветрами обломки песчаника причудливыми своими силуэтами хоть немного разнообразили довольно скучный пейзаж на много-много лиг вокруг. Все было как всегда, но словно какая-то лишняя тень легла на залитую солнечным светом степь.
Мир оживал. Рождался новый день. Ночь умирала. Рождение — Смерть. Вдох — Выдох. Равновесие в природе определялось ее вечным ритмом, которому подчинялось все, что существовало под небесами. Дзигоро ощущал себя частью этого мира и великолепно вписывался в этот вечный ритм.
Он танцевал, разминая железные и гибкие мускулы, не столько славя всеблагого Ранхаодду и исполняя свой религиозный долг, сколько просто подчиняясь вечному риту, в котором жила Вселенная и который он чувствовал каждой клеткой своего тела. У Дзигоро не было определенного распорядка. Он вставал еще до рассвета, чтобы встретить солнце, а потом занимался тем, что просила душа: собирал травы, готовил лечебные отвары, разыскивая в горах редкие минералы и шлифуя их, чтобы открыть спрятанную красоту. Или просто бродил, наблюдая за жизнью природы, и учился у нее, как вчера, как неделю назад, как всегда. Дзигоро не пытался постичь тайны мироздания, проникнуть мыслью в сущность Богов или открыть тайну бессмертия. В своем великом смирении он просил Природу научить его жить в равновесии с миром, принимая и отдавая, вдыхая и выдыхая, умирая и возрождаясь вновь.
Дзигоро был мудр, хотя сам так не считал.
Сегодня у него было дело — раненый пес. За ночь он выспался и отдохнул. Дзигоро положил легкую, сухую ладонь на громадный лоб собаки и тихо приказал: «Спи!» но пес не подчинился. Это удивило камелийца. Обычно его сила, которую он называл Даром Ранхаодды, а городские невежды именовали магией, действовала на всякую живую тварь. Однако хоть пес и не заснул, но враждебности не проявлял и спокойно позволил Дзигоро осмотреть раны и заменить повязки. Он был все еще очень слаб и двигаться не мог. Прошлую ночь Дзигоро вспомнил с содроганием. Чтобы дотащить тяжеленную собаку до пещеры, понадобилась вся его сила до капли, и все-таки ее не хватило. Пришлось немного зачерпнуть из того источника, откуда Дзигоро черпать избегал, потому что это могло нарушить равновесие, и только Боги знали, в какую сторону и насколько отклонятся чаши весов.
Камелиец приготовил немудреный завтрак, отложил в миску и заботливо остудил. Пес посмотрел на темно-бурое месиво и отвернулся, не соизволив даже понюхать.
— Я понимаю, тебе нужно мясо, — вздохнул Дзигоро, — но тогда тебе следовало попасть к другому лекарю. Видишь ли, моя вера запрещает мне проливать кровь не только человека, но и животного. Ранхаодда, которому я поклоняюсь, призывает к мирной, добродетельной жизни в равновесии с природой. Мы не употребляем в пищу ни рыбу, ни мясо и довольствуемся плодами и злаками.
Пес презрительно фыркнул. Это было так по-человечески, что Дзигоро невольно рассмеялся.
— Тебе это не интересно. Понимаю. Но, видишь ли, в неизъяснимой мудрости своей Ранхаодда запретил своим последователям силой тащить всякую тварь на путь добродетели. И поэтому, как только ты поправишься, я отпущу тебя на все четыре стороны. Ты сможешь охотиться сколько твоей душе угодно, но только не здесь. Вблизи пещеры звери ручные, они не ждут от человека беды. Поэтому я отведу тебя поближе к Гайбаре. Или в куда-нибудь другое место.
Собака смотрела на Дзигоро внимательно, словно понимала каждое слово. Камелиец почувствовал беспокойство. Оно было вроде бы беспричинным, но Дзигоро был достаточно мудр, чтобы знать, что ничто в этом мире не происходит без причины. Он почувствовал это еще вчера, но отнес насчет Призрачной Башни, в тень которой он так неосмотрительно забрел. А сегодня, когда встречал солнце, с новой силой ощутил странную тяжесть или, скорее, тревогу. Это не была тревога за жизнь собаки. Это было нечто чуждое спокойствию и гармонии, которые установились в его жилище. Нечто, похожее на угрозу, высказанную вполголоса.
— Очень странно, — пробормотал Дзигоро, — но меня не покидает мысль, что где-то я тебя уже видел. Этого, конечно, не может быть. Я вообще не понимаю, откуда ты взялся. Я думал, что последние псы твоей породы вымерли столетия назад. Но мне почему-то кажется, что твои серые глаза я уже где-то видел. И определенно расстались мы не слишком дружески. Что это? Может быть, я начинаю сходить с ума?
Пес зевнул, глядя на Дзигоро без интереса. Все его рассуждения навели скуку, а от миски с тушеными овощами воротило, но в целом здесь было неплохо — сухо, уютно, спокойно. Боль в ранах затихла, но слабость осталась, и Кулл решил не думать о своем положении до тех пор, пока не окрепнет. А потом все решится само собой. Такому великому магу, который за одну ночь перенес его по воздуху от Призрачной Башни до своей пещеры, конечно, ничего не стоит расколдовать его обратно в человека. Когда он окрепнет, он найдет способ растолковать камелийцу, кто он такой, тем более что маленький человек был далеко не глуп. Потом он выскажет Дзигоро все, что он думает по поводу его лошадиной пищи и сумасшедшего Бога, который запрещает убивать мышей и давить тараканов, и пойдет искать Керама.
Кулл и сам не терпел излишней роскоши, считая, что она разнеживает тело и превращает воина в евнуха или женщину. В пещере Дзигоро ему понравилось: очаг, топчан, покрытый мешком с душистой травой, стол, низкая скамья, пара мисок, несколько горшочков. Вертела, чтобы жарить мясо, Кулл не приметил, и в первую минуту удивился, но потом речь камелийца объяснила ему эту странность. Если бы мог, Кулл пожал бы плечами, но он не мог и только фыркнул. Получилось это достаточно выразительно. Во всяком случае, Дзигоро понял и от души посмеялся.
Внезапно Кулл почувствовал, что куда-то проваливается. Темное, жестокое и беспощадное захватило его своими щупальцами и потянуло вниз. Он почувствовал, что сознание гаснет, и последним усилием воли воззвал к камелийцу: «Дзигоро, помоги мне!» Но его глотка издала лишь истошный собачий вой.
Дзигоро чуть не погиб. Огромный пес, только что дремавший у очага мирно и безучастно, неожиданно взвыл, как потерянная душа в преисподней. А потом серые льдистые глаза вспыхнули яростным белым пламенем безумия, и пес метнулся к нему, целя своими страшными челюстями в горло. Только годы ежедневных тренировок позволили камелийцу отскочить, принять боевую стойку и отразить натиск взбесившегося пса, грянув меж ним и собой стену синего пламени. Пес ударился о нее, взвыл, словно пламя и впрямь опалило ему шкуру, заскреб лапами и припал к земле, намереваясь поднырнуть и, обрушившись на Дзигоро всей своей тяжестью, подмять его под себя.