Дым Отечества
Шрифт:
– Что ж, Красная Бусина, значит, Красная Бусина. Будем разбираться, – сказал Норейка. – Не раскрою тайны, если скажу, что вы – третий, кто сегодня увидел Красную Бусину. Разумеется, это между нами.
– Разумеется, – ответил Фомин.
Психические феномены – штука заразная. Стоит одному зевнуть – за ним тут же потянутся другие. Стоит одному подцепить Ю-чесотку, как половина экипажа раздирает себя в кровь, хотя медики говорят об абсолютной невозможности передачи болезни от человека человеку. Вот и сейчас всяк начнёт видеть бусины. Нехорошо.
Третий год полёта, и какого полета! А главное, через три часа корабельного времени начнется Торможение. Не ко времени Бусина выкатилась.
Норейка по старинке выслушал его трубочкой, постучал молоточком по коленям и локтям, потом запустил саркофаг, агрегат, многажды превосходящий кресло пациента в возможностях диагностики, а ещё саркофаг умел делать уколы и прочие гадости.
Фомин, как бортинженер, в премудростях не разбирался, но знал: если саркофаг находит у обследуемого что-то серьезное, загорается красная лампочка, привлекая внимание врача, если не уверен – зеленая, но в режиме мигания, если же пациент в тех пределах, которые считаются саркофагом здоровьем, лампочка светится ровным зелёным светом. Вот как сейчас.
Разумеется, это не означает, что обследуемый здоров действительно. На то и доктор, чтобы высшей властью истолковывать показатели так или этак. Саркофаг имеет дело с известным, врач в полёте – с новым, неведомым.
А все-таки с зелёной лампочкой приятно.
– Что ж, – после короткого раздумья сказал Норейка. – Тревожных симптомов нет.
– А Красная Бусина?
– Как знать, как знать… Вдруг она – объективная реальность.
– Лучше бы симптом.
– Разве? – удивился Норейка.
– Конечно. Если все эти бусинки у нас в головах, значит, полет проходит нормально. А если они на самом деле рассыпались по «Королёву»…
– Ну, если бусинки исключительно в головах, но во всех головах, и их, бусинок, много – тоже не мармелад, – парировал Норейка. – Давайте так, Корней Петрович: я ищу в головах, а вы – на корабле. Хотя надеюсь, что это – прощальный привет релятивистского пространства. Начнется торможение, и все бусинки исчезнут сами.
– Поздновато для прощального привета. Но, конечно, будем смотреть, как же иначе.
– А вам пока – лекарство, – Норейка достал из ящика стола жестяную коробочку.
– Что за лекарство?
– Монпансье. От мороков, видений и прочей ложной информации. По одному леденчику каждые три часа. Под язык
– И… долго мне их принимать?
– Пока не кончатся. А кончатся – приходите ещё.
– Премного благодарен, – и Фомин покинул медблок.
Леденцы от морока, да… Впрочем, скорее всего, это пустышка, витаминчики побезвреднее, для успокоения и придания уверенности. Бортмеханик с больной головой на корабле – хуже диверсанта. Будем надеяться, что Бусина – пустяки, маленький спазм совсем маленького сосудика. Из-за резкого наклона, когда он заглядывал под кожух постового. Вот и вся разгадка.
Он, как и предписывал Норейка, положил леденец под язык. М-м-м… Кисленько. Приятно.
Он прошёл на пищеблок. Пятеро трапезничали за общим столом, то и дело поглядывая на корабельные часы.
Виделись сегодня не раз, и всё равно Фомин поздоровался, пожелал приятного аппетита каждому. Капля масла на шестеренки экипажа. Потом взял на раздаче свой контейнер, подсел к остальным.
Пожелание, судя по всему, впрок не пошло – ели вяло, кое-как. Волнуются перед Торможением. Впереди Земля. Не то, чтобы прямо по курсу, ещё около месяца полета, но всё же, всё же…
А кусок – поперёк горла.
Разговор с сотрапезниками не складывался. Ни общий, ни частный, ни дружный, ни деловой. Никакой. Манаров начал было пересказывать статью, разысканную им в архиве, о возможности существования парабелковой жизни на прионной основе, интересную статью, середины двадцатого века, но никто не воодушевился. Больше смотрели на часы, висевшие на стене – большие, с круглым циферблатом, часы с легендарного шлюпа «Хиус». Как достал их кок, что дал взамен – рецепт «Особого Старательского», поварёшку, душу? Никто не знал. А вот как сумели установить часы вместо штатного хронометра, Фомин знал, сам же и устанавливал. Командор разрешил.
Вот и идут старинные часы, отмеряют время. Они идут, а мы глядим. Глядим и считаем минуты.
Неловкое, тягостное молчание прервала команда, переданная по громкой связи:
– Бортмеханику Фомину придти в Кабину Управления Полётом!
– Началось! – сказал Кугель, немного обиженный тем, что его – не позвали.
– Может, гаечку какую затянуть нужно, – успокоил его (и себя) Фомин, вставая из-за стола.
Если бы случилось что-то действительно неотложное, его бы вызвали по связи тихой, неприметной, через личный браслет. Громкая связь же оповестила не одного Фомина, а весь экипаж: всё идет штатно, переходим к следующей фазе полета – торможению.
Он шёл споро, но не торопливо, не было сказано «срочно». А на «немедленно» – и вовсе бегом следует отзываться.
Со времен мятежа на «Челюскине», когда экипаж, измученный Зовом Пустоты, перебил офицеров и направил судно прямиком на Солнце, двери ЦУПа (Центра Управления Полётом) охранялись круглосуточно и – с оружием в руках. Оружие – корабельные пистолеты “Тимур” образца 2001 года, снаряженные особыми патронами, чтобы ненароком нужный механизм не повредить, но коня на скаку остановить обязательно. Охранников выбирали из людей, Зову Бездны не подверженных – таких было один на тысячу. К сожалению, способность эта сочеталась с врожденной устойчивостью к обучению, редко кто из охранников имел УР, то бишь Уровень Развития выше девяноста. Что ж, девяносто – тоже неплохо.
Охранники сверились с полученным приказом на впуск – и впустили.
Встретили его Командор и Ванштейн, первый штурман.
– Как самочувствие, Корней Петрович? – спросил Командор. Ага. Норейка уже доложил. Для Командора врачебных тайн не бывает.
– Самочувствие? – Фомин на мгновение замер, прислушиваясь к организму. – Самочувствие – превосходное.
– Хорошо. А Красная Бусина больше не являлась?
– Нет, – точно, Норейка. – Больше не являлась.
– Нам тоже.
– Простите?