Дым
Шрифт:
Разряд тока волной проходит по телу. Всего одно прикосновение, каких-то жалких пару секунд, а их с головой хватает, чтобы Дым растерялся и я успела ускользнуть от него. Слышу громкий выдох за спиной и лишь усерднее перебираю ногами к выходу.
— В следующий раз не сбежишь, — кричит следом, а я не могу сдержать улыбку.
После время тянется невыносимо медленно. Это самые долгие и скучные три часа моей жизни. Придя в офис и оставшись в приемной наедине с собой, я схожу с ума — маюсь из стороны в сторону, перебираю в мыслях моменты с Дымом, смакую. Это
Едва в офисе заканчивают устанавливать мебель, я прощаюсь с Громовой, срываюсь с места и уже на лестнице опережаю сборщиков. Обратно в часть я не еду — лечу. Прохожие на улице улыбаются мне, хотя погода хмурая, небо в тучах все. Что происходит вообще? Я не поспеваю за ходом собственных мыслей, не могу поверить, принять тот факт, что есть мир помимо нас с Лисой!
Когда захожу в пожарную часть, с трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег. Резко успокаиваюсь, потому что не вижу машин — никого нет. Иду прямиком в кабинет начальника забрать Лису, но тот вдруг оказывается закрыт. Тогда возвращаюсь в диспетчерскую, а открыв дверь, резко теряюсь. Потому как внутри очень шумно. Нахожу Лису, та свернулась калачиком на диване, и бросаюсь к ней.
— Мамоська! — чуть не плача, прижав крокодила к груди, она вскакивает и бежит ко мне.
— Что случилось, солнышко?
— Ды-ды-дым обесал меня в соопалк сводить и усол.
Нехорошее предчувствие селится в груди. Я оборачиваюсь и вижу белые лица девушек, особенно Вари. Беру Лису на руки и подхожу к диспетчерам — одна из них как раз ведет по телефону разговор, у второй глаза на мокром месте.
— Что случилось, Варь?
— Беда пришла, — шепотом отвечает.
В этот миг все теряет смысл, потому что я слышу шум двигателей. Как в тумане, выбегаю вперед девушек к воротам. Смотрю, как заезжают машины, как из них медленно выбираются пожарные с понурыми лицами, все перепачканные сажей.
Что-то случилось, я отчетливо понимаю, что произошло страшное, но волнует меня только одно: где Дым? Почему я не вижу Дыма?
Глава 16
Дым
Cavale — Burst into Flames
Ступени под ногами будто в тумане. Я прыгаю через одну или две, спотыкаюсь и чуть не падаю. Поднимаюсь и снова бегу. Не чувствую боли в лодыжке, не чувствую ничего. Бегу вперед, наверх, потому что знаю — нужно бежать.
Перед отделением реанимации меня тормозит мама. Я обнимаю ее, но не чувствую ни теплоты, ни слезы, которые ей вытираю.
— К нему не пускают. — Она чуть не задыхается от всхлипов. — Федя, Федечка, ты прямо с вызова сорвался?
Я запрещаю себе думать про вызов, но вспышки в голове уже напоминают о той боли и грязи.
— Как отец?
— Он разговаривал со мной по телефону, обещал приехать раньше, потому что в академии отменили пару, и вдруг… вдруг… он стал задыхаться. Он издавал такие звуки, боже! Я так испугалась, сынок!
Мать трясется вся, обнимаю ее снова, разгоняя собственных демонов. Глажу по спине, успокаиваю. Потому
Отцу ведь не давали больше двух лет, а он прожил четыре. Это уже чудо! Мы должны быть за него благодарны, но нам, жадным человеческим существам, всегда мало! Хотим больше, требуем еще и еще…
Его лечащий врач, которого я вижу чаще, чем родственников из деревни, появляется через полчаса. Он обещает разузнать все и вернуться к нам, а я не могу ни сидеть, ни стоять — меряю шагами периметр. Хватаюсь за любую мысль об отце, чтобы не возвращаться в еще больший ад, который сегодня меня настиг. Замечаю боковым зрением, как с места вскакивает мама, спешу к ней.
— Как он, Степан Иванович? Не молчите! — вцепившись в воротник медицинского халата, требует ответа.
Мне приходится ее успокоить. Степан Иванович не из тех, кто будет врать.
— У него был плевральный выпот, вокруг легкого скопилась жидкость, — спокойно и рассудительно объясняет нам, как неразумным детям, но мать в данную минуту очень на такого ребенка походит. — Жидкость откачали, сейчас он на аппарате и стабилен. Будут наблюдать, чтобы не допустить повторного приступа.
— Ему хуже, да? Почему ему стало хуже? Нужен новый курс химиотерапии? — мама сыплет вопросами без ответа, который легко прочитать на лице врача.
— Обсудим это, когда он придет в себя. Сейчас вам нужно успокоиться и отдохнуть. Саш, — зовет он медсестру, — дай Анастасии Сергеевне воды. А с вами я могу поговорить? — спрашивает, как только маму уводят, а мы остаемся один на один.
Спрашивает, потому что именно я всегда слушаю правду, которую фильтрую для матери по указанию отца. Спрашивает, потому что в случае чего именно я буду решать его судьбу.
— Как он? — сразу к делу перехожу я. Лучше сорвать этот пластырь одним махом. — Ему и правда понадобится новый курс химиотерапии? Он ведь плохо перенес прошлый.
— Вы правы, сейчас он очень слаб для химиотерапии.
— Тогда что? Операция?
Нет. Уже по лицу понимаю, что ответ «нет».
— Опухоль неоперабельна. Проведение операции на данном этапе невозможно.
— И что теперь?
Ничего.
— При последнем обследовании метастазы обнаружены в лимфатических узлах, печени и надпочечниках, — сообщает мне то, что я всегда боялся услышать. И нет, я не о метастазах, я о том, что отец скрыл этот факт и от меня, а значит, все по-настоящему плохо.
Врач и дальше открывает рот, но я будто не слышу его.
— Ему было хорошо, он говорил о ремиссии, — твержу упорно. — Он и правда чувствовал себя хорошо, взял дополнительные уроки в академии. Да он весной собирался с ребятами на соревнования по пожарно-прикладному спорту ехать!
Степан Иванович кивает, он все понимает — мое недоумение, боль, но переубеждать не спешит. Он просто выполняет работу.
— Так бывает перед рецидивами. Буду честным, ему недолго осталось.
Недолго.