Дым
Шрифт:
Ирина произнесла всю эту речь не переводя духа, и Литвинов мог заметить, что в глазах ее заблистали слезы… да, действительные слезы.
– Помилуйте, Ирина Павловна, – поспешно начал он, – как вам не совестно извиняться, просить прощения…
То дело прошедшее, в воду кануло, и мне остается только удивляться, как вы, среди блеска, который вас окружает, могли еще сохранить воспоминание о темном товарище первой вашей молодости…
– Вас это удивляет? – тихо проговорила Ирина.
– Меня это трогает, – подхватил Литвинов, – потому что я никак не мог вообразить…
– А
– Я искренно радуюсь вашему счастью, Ирина Павловна, я от всей души желаю вам всего лучшего на земле…
– И не помните зла?
– Я помню только те прекрасные мгновенья, которыми я некогда был вам обязан.
Ирина протянула ему обе руки. Литвинов крепко стиснул их и не разом их выпустил… Что-то давно небывалое тайно шевельнулось в его сердце от этого мягкого прикосновения. Ирина опять глядела ему прямо в лицо; но на этот раз она улыбалась… И он в первый раз прямо и пристально посмотрел на нее… Он опять узнал черты, когда-то столь дорогие, и те глубокие глаза с их необычайными ресницами, и родинку на щепе, и особый склад волос надо лбом, и привычку как-то мило и забавно кривить губы и чуть-чуть вздрагивать бровями, все, все узнал он… Но как она похорошела! Какая прелесть, какая сила женского молодого тела! И ни румян, ни белил, ни сурьмы, ни пудры, никакой фальши на свежем, чистом лице… Да, это была, точно, красавица!
Раздумье нашло на Литвинова… Он все глядел на нее, но уже мысли его были далеко… Ирина это заметила.
– Ну вот и прекрасно, – громко заговорила она, – ну вот теперь совесть моя покойна, и я могу удовлетворить мое любопытство.
– Любопытство, – повторил Литвинов, как бы недоумевая.
– Да, да… Я непременно хочу знать, что вы делали все это время, какие ваши планы; я все хочу знать, как, что, когда… все, все. И вы должны говорить мне правду, потому что я предуведомляю вас, я не теряла вас из вида… насколько это было возможно.
– Вы меня не теряли из вида, вы… там… в Петергбурге?
– Среди блеска, который меня окружал, как вы сейчас выразились. Именно, да, не теряла. Об этом блеске мы еще поговорим с вами; а теперь вы должны рассказывать, много, долго рассказывать, никто вам не помешает. Ах, как это будет чудесно! – прибавила Ирина, весело усаживаясь и охорашиваясь в кресле. – Ну же, начинайте.
– Прежде чем рассказывать, я должен благодарить вас, – начал Литвинов.
– За что?
– За букет цветов, который очутился у меня в комнате.
– Какой букет? Я ничего не знаю.
– Как?
– Говорят вам, я ничего не знаю… Но я жду… жду вашего рассказа… Ах, какой этот Потугин умница, – что привел вас!
Литвинов навострил уши.
– Вы с этим господином Потугиным давно знакомы? – спросил он.
– Давно… но рассказывайте.
– И близко его знаете?
– О да! – Ирина вздохнула. – Тут есть особенные причины… Вы, конечно, слыхали про Элизу Бельскую… Вот та, что умерла в позапрошлом году такой ужасной смертью?.. Ах, да ведь я забыла, что вам неизвестны наши истории… К счастью, к счастью, неизвестны. Оh, quelle chance!
– И Потугин, говорите вы, находился в отношениях с…
– Мне очень тяжело даже вспоминать об этом, – перебила Ирина. – Элиза была моим лучшим другом в институте, и потом, в Петербурге au chateau мы беспрестанно видались. Она мне доверяла все свои тайны: она была очень несчастна, много страдала. Потугин в этой истории вел себя прекрасно, как настоящий рыцарь! Он пожертвовал собою. Я только тогда его оценила! Но мы опять отбились в сторону. Я жду вашего рассказа, Григорий Михайлович.
– Да мой рассказ нисколько не может интересовать вас, Ирина Павловна.
– Это уж не ваше дело.
– Вспомните, Ирина Павловна, мы десять лет не видались, целых десять лет. Сколько воды утекло с тех пор.
– Не одной воды! не одной воды! – повторила она с особым, горьким выражением, – потому-то я и хочу вас слушать.
– И притом я, право, не могу придумать, с чего же мне начать?
– С начала. С самого того времени, как вы… как я переехала в Петербург. Вы тогда оставили Москву… Знаете ли, я с тех пор уже никогда не возвращалась в Москву!
– В самом деле?
– Прежде было невозможно; а потом, когда я вышла замуж…
– А вы давно замужем?
– Четвертый год.
– Детей у вас нет?
– Нет, – сухо ответила она.
Литвинов помолчал.
– А до вашего замужества вы постоянно жили у этого, как бишь его, графа Рейзенбаха?
Ирина пристально посмотрела на него, как бы желая отдать себе отчет, зачем он это спрашивает…
– Нет… – промолвила она наконец.
– Стало быть, ваши родители… Кстати, я и не спросил у вас об них. Что они…
– Они оба здоровы.
– И по-прежнему живут в Москве?
– По-прежнему в Москве.
– А ваши братья, сестры?
– Им хорошо; я их всех пристроила.
– А! – Литвинов исподлобья взглянул на Ирину. – По-настоящему, Ирина Павловна, не мне бы следовало рассказывать, а вам, если только…
Он вдруг спохватился и умолк.
Ирина поднесла руки к лицу и повертела обручальным кольцом на пальце.
– Что ж? Я не отказываюсь, – промолвила она наконец. – Когда-нибудь… пожалуй… Но сперва вы… потому, вот видите, я хоть и следила за вами, но об вас почти ничего не знаю; а обо мне… ну обо мне вы, наверно, слышали довольно. Не правда ли? Ведь вы слышали, скажите?
– Вы, Ирина Павловна, занимали слишком видное место в свете, чтобы не возбуждать толков… особенно в провинции, где я находился и где всякому слуху верят.
– А вы верили этим слухам? И какого роду были они?
– Признаться сказать, Ирина Павловна, эти слухи доходили до меня очень редко. Я вел жизнь весьма уединенную.
– Как так? Ведь вы были в Крыму, в ополчении?
– Вам и это известно?
– Как видите. Говорят вам, за вами следили.
Литвинову снова пришлось изумиться.