Дж. С. Сэлинджер и М. Булгаков в современных толкованиях
Шрифт:
Существует мнение, что эпилог «Мастера и Маргариты» – искусная пародия на Откровение св. Иоанна (16; 8;9). Дэвид Бизи (США) высказал мысль, что форму повествования булгаковского романа определяет форма исторического воображения. А поскольку он убежден, что у Булгакова история отождествлялась с гипподромом, то и считает, что иначе, чем как порочный круг, воспринимать историю писатель не мог. Изображая же этот порочный круг, Булгаков, согласно Д. Бизи, почти идеально следует апокалиптической модели (9).
Неправильно было бы рассматривать последний роман М. А. Булгакова как аллегорию сталинской России, доказывает Эллендеа Проффер (США). Те критики, которые об этом пишут, сослужили писателю плохую службу (44). «Мастер и Маргарита», по ее мысли, является убедительным свидетельством связи постреволюционной русской литературы с традициями русской литературы XIX в. (44, с. 564). Идея же романа,
О «метафоре ада» говорит и Надин Натов [108] : в ее книге «Мастеру и Маргарите» посвящена небольшая глава (36). Эта метафора появляется «на всех уровнях романа путем противопоставления различных сегментов экзистенции во времени и в пространстве, открывая во всем присутствие зла» (36, с. 96). Еще один вид ада, наличествующий в романе, – «ад угрызений совести и воспоминаний о прошлых грехах» (там же). Вводя фантазию и фантасмагорию в нарративную ткань романа, Булгаков «дает реальности новое измерение», поскольку и фантазия, и фантасмагория вплетаются в реальную повседневную жизнь (36, с. 97). Что же касается связи «Мастера и Маргариты» с «Фаустом», то бессмертная поэма Гёте пронизывает роман скорее своим духом, нежели существует конкретное сродство этих произведений, «которое было прослежено в многочисленных статьях» (там же). Вечный мотив человеческого существования – искушение и сопротивление злу – нашел новую интерпретацию в романе Булгакова.
108
Н. Натов – профессор университета Дж. Вашингтона (США), она родилась в Ташкенте, училась вначале в Москве, а затем в ФРГ, Франции и США (36; 61).
В «древних» главах, отмечает Н. Натов далее, писатель ставил перед собой две задачи: 1) опровергнуть тезис Берлиоза о том, что Иисус никогда не существовал, и 2) показать, что дух Иисуса, воплотившись в образе бродячего философа Иешуа, как и грех Пилата, живут вечно (36, с. 104).
С помощью романа Мастера, который «несет основную этическую нагрузку» (там же), Булгаковым были вновь поставлены проблемы 2000-летней давности – борьба Добра и Зла, жестокость казни невиновного, угрызения совести после совершения преступления, бессмысленность предательства и попытка искупить его актом милосердия (36, с. 104). Эта трактовка Н. Натов не нова: еще в 1971 г. именно так анализировал роман «Мастер и Маргарита» Леонид Ржевский (47).
Поясняя причину создания неканонического, секулярного «Евангелия от Булгакова», Н. Натов относит этот феномен за счет религиозности писателя: он, дескать, не позволил себе переписывать и перефразировать Библию, но с помощью художественного воображения описал события такими, какими они могли бы быть. Вот почему Булгаков «написал версию хорошо известного сюжета и создал свой собственный апокриф» (36, с. 108).
Считается, что М. А. Булгакова как художника можно отнести к европейской романтической традиции (52;15;13). В 1973 г. Ева М. Томпсон назвала Булгакова писателем-философом в том смысле, в котором были «философами великие романтики» (52, с. 64).
Джули Кертис (Великобритания) уточняет: «Булгаков – поздний романтик» (13). Главной же идеей романа «Мастер и Маргарита» она считает тему возмездия, которое ждет художника, отказывающегося творить (13, с. 128). Относя Булгакова к романтической школе, исследовательница отмечает при этом, что его романтизм во многом отличается от подходов большинства постромантиков ХХ в. и, в частности, символистов. С последними Булгакова роднит высокая оценка личности художника и искусства, но ему не присущи ни эмоциональный мистицизм символистов, ни их ранний интровертный эстетизм и всеобъемлющая озабоченность красотой. Глубокая пропасть пролегает, согласно Кертис, между Булгаковым и символистами, особенно в области поэтической структуры и языка М. А. Булгаков стоит ближе к акмеистам и О. Э. Мандельштаму, чем к символистам и Андрею Белому (13, с. 180). Однако при этом он остается глубоко (почти до анахронизма) укорененным в романтической традиции (13, с. 193).
Какие же элементы романтизма присутствуют в творчестве Булгакова? Во-первых, это знаменитая «романтическая ирония», во-вторых, включение в текст героя – писателя, чьи суждения и опыт совпадают с авторскими. В-третьих, изображение героя, стоящего на пороге смерти, а следовательно, – Суда Божьего (13, с.202). Что же касается непосредственно романа «Мастер и Маргарита», то Дж. Кертис считает его «уникальным шедевром, равного которому трудно найти в русской литературе или в любой из западноевропейских литератур» (13, с. 129).
Идея подхода к Булгакову как к художнику, которого можно отнести к европейской романтической традиции, содержится также и в книге Т. Р. Н. Эдвардса «Три русских писателя и иррациональное: Замятин, Пильняк, Булгаков» (15). Т. Р. Н. Эдвардс относит М. Булгакова (вместе с Е. Замятиным и Б. Пильняком) к тем русским писателям, которые в традициях Достоевского отрицают «технологическую утопию». Что же касается конкретно Булгакова, то ему вдобавок свойственно, по мнению Эдвардса, «имплицитное и фундаментальное отрицание советского настоящего» (15, с. 146). Писатель утверждает в романе «Мастер и Маргарита», что повседневная реальность Москвы столь абсурдна, что бессмысленно воспринимать ее рационально, она непременно должна встретиться с другим видом абсурда. Центральная идея романа, по Эдвардсу, – утверждение трансцендентной духовности человека, и к ней сходятся все нити повествования. При помощи «романа Мастера» Булгакову удалось исследовать значение событий, сопровождавших распятие Христа. Это представляет собою развитие темы, наиболее важной для русских писателей XIX в. – Достоевского и Льва Толстого (15, с. 146).
Все прочтения «Мастера и Маргариты» в качестве социально-политической аллегории, пишет Э. Барретт, в лучшем случае частичны, ибо предлагают несколько интригующих разрозненных деталей, не давая убедительной интерпретации романа в целом (4). Идея же романа состоит, по Барретту, в том, что любовь и искусство, трагически разъединенные в земном мире, сливаются в совершенном симбиозе в мире сверхъестественном.
В 1974 г. М. О. Чудакова написала о пометах писателя на страницах брошюры П. А. Флоренского «Мнимости в геометрии» (1922). Исследовательнице представляется «едва ли не бесспорным», что страницы книги дали «художественный толчок мысли писателя. И уж во всяком случае без них не могут быть достаточно полно поняты особенности художественного времени-пространства заключительных глав» [109] . Булгаков подчеркнул слова Флоренского о том, что, «разрывая время, “Божественная Комедия” неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки» [110] , и поставил на полях восклицательный знак. После публикаций М. О. Чудаковой булгаковеды (особенно зарубежные) начали искать зависимость концепции романа «Мастер и Маргарита» от разработки П. А. Флоренским возможных применений его теории мнимостей.
109
Чудакова М. Условие существования // В мире книг. – М., 1974. – С. 80.
110
Флоренский П. Мнимости в геометрии: Расширение области двухмерных образов геометрии: Опыт нового истолкования мнимостей. – М., 1922. – С. 45.
В «Мнимостях в геометрии» Флоренский по-новому освещает и обосновывает «Дантово миропредставление, которое наиболее законченно выкристаллизовалось в “Божественной Комедии”» [111] . В § 9 «Мнимостей в геометрии» философ, по его собственным словам, предложил «математический анализ и использование в геометрии поэтических образов как выражение некоего психологического фактора», предвосхитив тем самым и математическую поэтику, и прикладную психоэстетику, и современную философско-психологическую эстетику [112] . Открытие же Флоренского состоит в доказательстве того, что Данте символическим образом выразил чрезвычайно важную мысль о природе и о неэвклидовом пространстве.
111
Флоренский П. Мнимости в геометрии: Расширение области двухмерных образов геометрии: Опыт нового истолкования мнимостей. – М., 1922. – С. 45.
112
Флоренский П. В Политотдел // Лит. газета. – М., 1989. – 5 июля. – № 27. – С. 4.