Джентельмен с Медвежьей речки (пер. А.Циммерман)
Шрифт:
А кроме того, я почти убежден, что мэр также не отказался бы попенять мне при случае, а иначе он не орал бы благим матом после того, как меня угораздило проехаться по нему всеми четырьмя колесами. Нет моей вины и в том, что по нему протопал Капитан Кидд – просто мой конь следовал за дилижансом, на котором ехал его хозяин. Кстати, любой конь на месте Капитана вышел бы из равновесия, запнувшись об орущее человеческое тело, а потому не удивительно, что тот нарочно задержался, чтобы цапнуть мэра за ухо.
Что до прочих парней, которых зацепило, сбило с ног или по которым я проехался на дилижансе, то лично против них я ничего не имел, а всего лишь оказал поддержку Джошуа и Биллу, на которых навалилось человек по двадцать на каждого. Более того, я оказал населению Рваного Уха неоценимую услугу: еще немного – и вместо рукоятей кольтов Билл пустил бы в ход стволы, а это кончилось бы настоящим побоищем, Глэнтон вообще весьма невыдержанный парень.
К моменту моего вторичного появления на поле брани они с Джошуа вывели из строя невиданное количество неприятеля, однако битва не стихала. Дилижанс врезался в толпу. Я еще издали обратил внимание на груду тел и, проезжая мимо, нагнулся, запустил туда руку и извлек за шею старину Джошуа, которому яростно прореживала усы и баки по меньшей мере дюжина храбрецов из Рваного Уха. Раздумывать особо было некогда, и я забросил старика на багажную площадку дилижанса. Не успел перевести дух, как мы срезали фланг обширной свалки, центром которой был Глэнтон. Поравнявшись с Биллом, я словно клещами вцепился ему в ногу и выдрал его из мясорубки. Но трое парней не захотели расстаться с добычей, и мне пришлось усадить рядышком всех четверых. Затем я перехватил вожжи в одну руку, а другой принялся соскребать этих идиотов с тела Билла, как вычесывают клешей из шкуры коровы, и стряхивать под ноги преследующей толпы. Люди и лошади за дилижансом быстро спутывались в огромный клубок. Капитан Кидд старался от нас не отставать и копытами вносил свою лепту в общую сумятицу. В результате к тому времени, когда впереди замаячили городские домики, противник остался далеко позади.
Окруженные плотным облаком пыли, мы прогромыхали по главной улице. Женщины и дети, осмелевшие за наше отсутствие, завопили и вновь бросились запирать двери, хотя мы не подали к тому ни малейшего повода. Эти, из Рваного Уха, вечно опасаются неизвестно чего.
Когда город скрылся из глаз, и мы выехали на дорогу к Бизоньему Хвосту, я передал вожжи Биллу, а сам, перегнувшись назад, сунулся головой в стекло дилижансовой двери.
Там в углу трогательным комочком сжалась девушка, такая хорошенькая, что и сказать нельзя. Ее личико покрывала смертельная бледность, в широко раскрытых глазах застыл ужас, и по всему было видно, что она, того и гляди, хлопнется в обморок. Я слышал, девушки из восточных штатов имеют такую склонность.
– О, пощадите! – воскликнула она, в мольбе простирая ко мне руки.– Пожалуйста, не снимайте с меня скальпа! Я не знаю вашего языка, но если вы понимаете по-английски, умоляю, сжальтесь надо мной…
– Все в порядке, мисс Девон, – говорю я ей. – Я не индеец какой и не дикарь. Я белый и мои друзья – тоже. Да любой из нас и мухи не обидит. Вы даже не поверите, насколько мы все здесь добросердечные, благовоспитанные люди и… – Но в этот момент дилижанс, наехав колесом на пенек, резко подскочил, и я прикусил язык. Боль была такая, что я в раздражении зарычал: «Билл, так тебя растак, сын такой сякой гиены, чтоб тебе на том свете черти, гм-гм…, отъели. Останови лошадей, пока я не свернул твою разэдакую шею!»
– Сам попробуй, тогда и ори, башка с куриными мозгами! – запальчиво ответил он, но натянул вожжи, и через некоторое время лошади встали. Я снял шляпу и открыл дверцу дилижанса. Билл и Джошуа, сойдя на землю, заглядывали мне через плечо.
– Мисс Девон, – учтиво обратился я к девушке, – Прошу извинить за несколько сумбурную встречу, но вы видите перед собой человека, чье сердце истекает кровью при мысли о родных и близких, погруженных во мрак невежества. Меня зовут Брекенридж Элкинс с Медвежьей речки, где сердца чисты, помыслы благородны, но образование – ни к черту.
– Вы видите перед собой человека, – продолжал я, все сильнее распаляясь, – который вырос в невежестве. Я даже не в состоянии ни прочесть, ни написать собственного имени. Джошуа, тот, что в шкуре кугуара, тоже не может, не может и Билл, который…
– Вот и врешь! – вдруг заявляет Билл. – Я умею читать и даже… у-а-у-у! – Это я двинул ему локтем в живот, чтобы не высовывался и не смазывал впечатления от речи.
– Невежество людей вроде нас еще можно объяснить, – продолжал я. – В нашу бытность щенками о школах в здешних горах и не слыхивали. Уберечь свой скальп от ножа индейца почиталось куда большей заслугой, нежели умение покрывать каракулями грифельную доску. Но времена изменились. И когда я вижу, как свежая поросль пребывает в том же невежестве, что и вековые дубы, сердце мое саднит от жалости к ним. Прежние оправдания уже не годятся. Большинство индейцев оставили эти места, и на пороге маячит эпоха просвещения и культуры.
– Мисс Девон, – пора было брать быка за рога, – почему бы вам не обосноваться на Медвежьей речке, чтобы учить уму-разуму наших детишек?
– Но… – попробовала возразить она, – я приехала на Запад, чтобы обучать детей в местечке под названием Рваное Ухо, хотя, правда, еще не успела подписать контракт.
– И сколько эти змееловы намеревались вам платить? – спросил я ее.
– Девяносто долларов в месяц.
– Мы на Медвежьей речке будем платить вам все сто, квартира и стол бесплатно.
– Но что скажут на это люди из Рваного Уха?
– Ничего! – отрезал я. – Я с ними уже договорился. Они настолько горячо воспринимают интересы Медвежьей речки, что и не подумают вмешиваться в дело, если за ним стоит имя Элкинса. Теперь их и упряжкой быков не затащишь на Медвежью речку!
– Ну, не знаю, - опять засомневалась она.
– Все это так неожиданно. Мне, право, кажется…
Но я не дал ей закончить:
– Вот и чудесно! Замечательно! Прекрасно! На том и остановимся! Вперед!
– А далеко еще? – спрашивает она, и видя, что я взбираюсь на козлы, снова хватается обеими руками за край сиденья.
– Для начала, – говорю, – в Бизоний Хвост. Мне надо приодеться и нанять для вас смирную лошадку, потому как не сделано еще такое колесо, что доедет до Медвежьей речки. А после - прямиком домой! Н-но, лошадки! Свет культуры въезжает в горы Гумбольдта!
Ну так вот. Через пару дней мы с учительницей уже неторопливо ехали по горной тропке на Медвежью речку, а следом семенил мул с ее пожитками. Картина была потрясающая: на мне покупная одежда и шляпа с пером, и башмаки, и мало ли чего еще! А под девушкой дамское седло – первое дамское седло в горах Гумбольдта! Она была просто прелесть, и всякий раз, когда я бросал взгляд на ее ладную фигурку, мое сердце начинало неистово биться от тяги к просвещению!
Я нарочно свернул с тропы, чтобы проехаться мимо ключа, из которого Глория Макгроу дважды в день брала воду. Сейчас как раз было ее время, и, конечно же, она была на месте. Заслышав стук копыт, Глория резко выпрямилась и что-то быстро заговорила, но вдруг ее взгляд упал на мою элегантную спутницу, глаза округлились, речь оборвалась на полуслове, а соблазнительный ротик так и остался распахнутым. Я придержал коня, снял шляпу и, взмахнув ею в воздухе,– жест, позаимствованный у одного шулера из Бизоньего Хвоста, – сказал: