Джентльмены и игроки
Шрифт:
Вторник, 26 октября
С этой ручкой тонко сработано. «Монблан», из тех, что подешевле, но все равно не моего пошиба. Сейчас это не слишком заметно: мой синтетический блеск сменился гладкой непроницаемой обшивкой изысканных манер. Одна из множества черт, заимствованных у Леона, вместе с Ницше и любовью к лимонной водке. Что до Леона, ему всегда нравились мои фрески: сам он был никудышный художник, и моя способность
Конечно, у меня было больше возможностей изучать преподавателей «Сент-Освальда» — не один мой блокнот заполняли наброски, — и, что еще важнее, мне не составляло труда подделать любую подпись, так что мы с ним могли безнаказанно приносить записки от родителей с разрешением не посещать школу.
Приятно видеть, что талант остался со мной. После полудня, во время окна, мне удалось выскользнуть из Школы и закончить свое творение — это не так уж рискованно, как может показаться: мало кто заглядывает на Дог-лейн, кроме «солнышек», и восьмой урок начался вовремя. Все прошло как по маслу — никто меня не видел, кроме полудурка Джимми, который перекрашивал школьные ворота и, заметив мою машину, расплылся в идиотской улыбке.
Что-то надо придумать с Джимми. Нет, узнать– то он меня не узнает, но нельзя оставлять неподчищенные концы, а руки все не доходят. И потом, его присутствие просто оскорбляет меня. Дуббс был толст и ленив, но Джимми со своими мокрыми губами и улыбкой сатира еще хуже. Непонятно, как он здесь до сих пор держится и почему «Сент-Освальд», так гордящийся своей репутацией, вообще его терпит. Видимо, дело в общественном попечительстве. Одноразовая дешевка, вроде лампочки в сорок ватт. Одноразовый, вот уж точно.
За этот обеденный перерыв у меня на счету образовались три безобидные кражи: тюбик мази для клапанов тромбона (принадлежащий ученику Честли, японцу по имени Ниу), отвертка из ящика Джимми и, конечно, знаменитая ручка Колина Коньмана. Меня не заметили, как не видели и то, что сталось с этими предметами в подходящий момент.
Подходящий момент — вот определяющий фактор. Вчера вечером Честли и остальные преподаватели с кафедры языков были на заседании (все, кроме Грахфогеля, который слег с очередным приступом мигрени, вызванным краткой и неприятной беседой с директором). Потом все отправились по домам, кроме Пэта Слоуна, которому разрешалось оставаться в Школе до восьми-девяти вечера. Вряд ли он мог мне помешать: его кабинет находится в Нижнем коридоре, через два пролета, слишком далеко от кафедры языков.
На мгновение показалось, что я в кондитерской, где от богатства выбора можно растеряться. Главная цель, понятно, Джимми, но если все сработает как надо, то можно взять еще кого-нибудь с кафедры языков в качестве награды. Вот только кого? Конечно, не Честли, еще не время. У меня на него свои планы, которые медленно, но верно вызревают. Скунс? Дивайн? Чаймилк?
Это должен быть тот, кто преподает в Колокольной башне, холостой, чтобы его не хватились раньше времени, и, главное, уязвимый: хромая газель, отставшая от своих, беззащитная — может, женщина? — чтобы несчастье, случившееся с ним, вызвало настоящий скандал.
Сомнений нет. Изабель Тапи, на шпильках и в кофточках в обтяжку, Изабель, которая берет отгулы в предменструальные дни и которая встречалась буквально со всеми мужчинами-преподавателями младше пятидесяти (кроме Джерри Грахфогеля, имеющего другие предпочтения).
Ее
Идеально для моей цели. Надо лишь дождаться конца занятий. Изабель, конечно, не отправится на заседание, пока не выпьет кофе (и не перекинется парой слов с мерзким Пустом), и я выиграю минут десять — пятнадцать — более чем достаточно.
Ее комната пуста. Я беру отвертку, сажусь на ступени и принимаюсь за дверную ручку. Простое устройство. К щеколде идет квадратный штырек, который при нажатии ручки поворачивается, и дверь открывается. Элементарно. Надо лишь вытащить этот штырек, и дверь не откроется, сколько ни дергай ручку.
Я быстро отвинчиваю ручку, приоткрываю ее, вытаскиваю штырек. Затем, придерживая дверь ногой, чтобы она раньше времени не закрылась, возвращаю ручку на место и вкручиваю обратно все винты. Вот и все. Снаружи дверь будет нормально открываться. А вот изнутри…
Конечно, наверняка сказать нельзя. Изабель может не вернуться в комнату. Или уборщики вдруг проявят рвение. Или Джимми заглянет. И все-таки я в этом сомневаюсь. Мне нравится думать, что я знаю «Сент-Освальд» как никто, и у меня было достаточно времени, чтобы освоиться с его распорядком. Однако вся прелесть в неожиданностях, не так ли? А если на этот раз не получится, всегда можно начать с начала.
Школа для мальчиков «Сент-Освальд»
Вторник, 26 октября
Ночью мне плохо спалось. Может быть, из-за ветра, или из-за предательского поступка Коньмана, или из-за внезапного артиллерийского залпа дождя после полуночи, или из-за снов, которые стали более яркими и беспокойными, чем в прошлые годы.
Конечно, я выпил два стакана кларета перед сном — Бивенс вряд ли бы их одобрил, как и мясной пирог, послуживший мне закуской, — и проснулся в половине четвертого, умирая от жажды, с головной болью и смутной уверенностью, что худшее впереди.
Я рано собрался в школу, решив проветрить голову и спокойно решить, что делать с Коньманом. Все еще накрапывало, и, когда я добрался до главных ворот «Сент-Освальда», пальто и шляпа отяжелели от влаги.
Было только без четверти восемь, и на стоянке персонала находилось лишь несколько машин: Главного, Пэта Слоуна и маленькая небесно-голубая — Изабель Тапи. Едва я успел ее разглядеть (Изабель редко появляется раньше половины девятого, а обычно ближе к девяти), как за спиной завизжали тормоза. Я обернулся и увидел грязную старую «вольво» Грушинга, круто свернувшую наискось через полупустую стоянку. За ней на мокром асфальте остался дрожащий след горелой резины. Впереди сидела Китти Чаймилк. По тому, как они шли — Китти прикрывалась от дождя сложенной газетой, а Грушинг шагал непривычно быстро, — чувствовалось, что оба чем-то встревожены.