Джентльмены
Шрифт:
Тема находит развитие в продолжении стихотворения, равно как и в других текстах сборника. Мы слышим восхваление цветов, прославление природы, но это лишь видимость. Среди пышноцветных строк скрывается представление о Художнике, хранящем природу, указывающем людям на красоту мира. Юный Лео Морган говорит о том, что переживания должны трансформироваться, перевоплощаться в словах Художника, чтобы человек смог увидеть скрывающуюся за ними действительность. Цитата, которую приписывают Ницше, несомненно, знакома образованному читателю: «Искусство не есть имитация природы, но ее метафизическое дополнение, превосходящее природу и преодолевающее ее…» Сложно себе представить, что эти слова были знакомы юному Моргану, но интуитивно
Сквозная тема сборника — засушенные растения, гербарий, который мальчик собрал во время долгих прогулок с сумкой натуралиста по цветущим лугам ранними утренними часами в июне, «в пору ярчайшего кокетства», когда цветы краше всего, а роса все еще хранит яркость и свежесть земли и цветов. Но более всего поэт наслаждается красотой природы, засушив растения под прессом и поместив в гербарий, систематизированный по Линнею, с подробными описаниями.
Жизнь достигает наивысшей красоты, высушенная и сжатая до бледного и хрупкого знака на грубой бумаге. Лишь оказавшись в гербарии, жизнь обретает смысл и значение, занесенная в каталоги и зарегистрированная в виде слов, — растения стали знаками, каллиграфией, как буквы.
Итак, сборник «Гербарий» полон латинских названий, точных наблюдений и замечаний, которые свидетельствуют о близких отношениях поэта с природой. Удивительно то, что эта строгая последовательность, эта сдержанная и четкая форма не стала камнем преткновения для такого юного и неопытного поэта. Лео Морган бесстрашно преодолевал преграды синтаксиса, как настоящий мастер, и читателю оставалось лишь поддаться его ребяческому шарму.
Можно добавить, что магическое повторение однотипных словосочетаний — «жестокая пора», «пора банальностей», «пора кокетства» — стилистический прием, которым отмечены все произведения Лео Моргана. Он производит впечатление одержимого магией слов, повторами и двусмысленностями, подобно некоторым маньякам.
Но вернемся к нашему «Уголку»: Лео Морган прочитал «Так много цветов» строфу за строфой так, что у слушателя и в самом деле могло возникнуть ощущение отработанности пауз, дикции и деления на фразы. Публика в студии была вне себя от восторга, у Хиланда блестели глаза, он кричал, как никогда, в забытьи демонстрируя студийную гарнитуру. Это было по-тря-са-ю-ще! Лео Морган, вундеркинд! Хиланд вопил, сверкал и бурлил от удовольствия. За кулисами бодрый ассистент в белом халате похлопал Лео по спине и сказал, что завтра малыш проснется знаменитым. Ассистент оказался прав: телезрители были в восторге, у шведов появился новый любимчик, которому пару недель предстояло греться в лучах славы — до тех пор, пока пресса не нашла новый самородок и не отправила Лео на помойку.
Вследствие телевизионного успеха сборник стихов «Гербарий» вышел новым тиражом, по улице Брэнчюркагатан без конца сновали бестолковые журналисты, которые хотели взять интервью у юного поэта, а известный композитор положил несколько стихотворений Лео на музыку, после чего произведения были исполнены выдающейся оперной певицей и записаны на пластинку.
Успех состоялся, но Лео Морган был не из тех, кто теряет голову от похвал. Он сохранял полное хладнокровие: эта его особенность была заметна уже в начальной школе, где он был одним из первых учеников, в отличие от сангвинического брата, который в детстве с трудом писал собственное имя.
Но Лео оставался мальчиком, собирающим растения, даже после того, как эти растения стали знаками и буквами в известном сборнике стихов. Несмотря на верность детству, само писательство стало знаком преждевременного и печального прощания с «порой банальностей». Лео понял, что детство не вернется, и это горькое осознание вынуждало его раз за разом обращаться к магии слов, чтобы вновь пережить утраченное. Речь шла о становлении
Лео — возможно, неосознанно, — научился контролировать свою любознательность, но до окончательного перехода к противоположности, то есть равнодушию, было далеко. Равнодушие поджидало Лео там, где ему предстояло в очередной раз продемонстрировать отличие от своего брата — возможно, одного из самых любознательных людей в мире.
«Гербарий» стал небольшим, но все же шагом к взрослому окаменению. Лео вошел в мир слов, в сферу слушания, и то, что первый собственный радиоприемник появился у Лео за несколько лет до выхода «Гербария», стало знаковым событием.
Это был прекрасный приемник, элегантный «Филипс» с дубовой панелью и множеством ручек и кнопок из бакелита цвета слоновой кости. Лео обожал сидеть по вечерам в постели, погасив свет, и смотреть на светящуюся шкалу, на которой были обозначены названия городов по всему миру: Лахти, Калундборг, Осло, Мутала, Люлео, Москва, Тромсё, Васа, Турку, Рим, Хилверсум, Вигра, Брюссель, С. Ирландия, Лондон, Прага, Атлон, Копенгаген, Штутгарт. Мюнхен, Рига, Ставангер, Париж, Варшава, Будё и Вена.
Приемник Лео подарил дед, сообщив, что бывал почти во всех этих городах, ибо являлся членом клуба «ООО» — «Опытные, образованные, объездившие полмира», стать членом этого клуба мог только тот, кто объездил весь мир, обозначенный на радиошкале. Лео сидел в темноте и судорожно крутил детскими пальцами ручки приемника, совершая веселый скачок из Рима в Вигру и проводя бегунок по Хилверсуму, где какая-то тетенька пела оперным голосом. Это всегда была одна и та же полная, выразительная тетенька из Хилверсума, и Лео думал, что дедушка наверняка дарил этой толстой оперной певице цветы за то, что она так красиво поет. Всем взрослым нравилась опера. По крайней мере, они так говорили.
Названия городов казались такими волшебными и далекими, такими экзотическими, и всякий раз, увидев одно из них, уже взрослый Лео непременно вспоминал деда, клуб «ООО» и долгие, увлекательные путешествия. Как это ни странно, сам Лео ни разу в жизни не покидал пределов Швеции, не бывал даже на Аландских островах. Некоторые названия, такие, как «Вигра» или «Москва», казались русскими, серыми и скучными, как Никита Хрущев. Другие были веселее — например, «Копенгаген» и «Париж». Там бывал и играл отец Лео, Барон Джаза, о них он рассказывал массу интересных вещей: о Тиволи, Эйфелевой башне и великолепных замках. Но все это было давно, и Лео старался не думать о папе. Все говорили ему, что слишком много думать о папе не стоит, и, возможно, именно поэтому подарили ему это радио.
Иногда Лео слушал радио допоздна, нередко засыпая в теплом желтом свете шкалы. Генри приходилось вставать и выключать радио. Не то чтобы Генри завидовал Лео из-за этого приемника — ему просто было жутко интересно, что там у него внутри. Однажды вечером он объявил себя Генри- инженером,специалистом по радиотехнике, чтобы произвести впечатление на братишку и удовлетворить свое злосчастное любопытство.
Безо всякого предупреждения Генри вооружился отверткой и начал разбирать прекрасный приемник «Филипс». Он всего лишь хотел посмотреть, говорил он. Просто снять дубовую панель и на минутку заглянуть внутрь. Лео был в отчаянии, но понимал, что у него нет ни малейшего шанса остановить Генри.