Джинн в плену Эхнатона

Керр Филипп

Это была чистая правда. Охранники уже поднялись по мозаичным ступеням и изумленно переговаривались, застав в зале семьдесят человек в одинаковых одеяниях.

— Опаньки! — ахнул первый охранник. — Откуда взялись эти старички?

— Эй, Мустафа, — окликнул другой одного из жрецов. — Вы чего тут затеяли? Сидячую забастовку? Или маскарад?

— Вызывай полицию, — сказал третий. — И звони в Министерство внутренних дел. А заодно и в Службу иммиграции. По-моему, эти ребята нездешние.

— Может, это акция протеста? — сказал еще один голос. — Я про такое в газетах читал.

За толпой лысых человечков охранники, конечно, не углядели Джона и Филиппу, которые, благополучно покинув зал с мумиями, перебрались поближе к греко-римской коллекции.

Джон привел Филиппу в зальчик, где хранились римские и этрусские вазы не самой большой ценности. Ночь выдалась очень теплая, к тому же в музее поддерживалась высокая влажность, а главное — рядом была его сестра-близнец. Поэтому Джон чувствовал, что его джинн-сила ничуть не пострадала от английского климата. Сосредоточив внимание на стекле витрины, он произнес:

— АППЕНДЭКТОМИЯ!

В витрине образовалась аккуратная дверца. Джон открыл ее и принялся переставлять экспонаты.

— Что ты делаешь?

— Сейчас увидишь. Давай сюда канопу.

Филиппа передала брату сосуд с призраком Эхнатона и Нимродом. Джон установил его на освободившийся в итоге его перестановок деревянный постамент в глубине витрины. На табличке внизу значилось: «Апулийская ваза».

— Ее тут никто не отличит от остальных, — уверенно сказал он, отправляя настоящую апулийскую вазу на другой конец экспозиции. Потом, осмотрев результат своих трудов, он спокойно закрыл дверцу.

— Может, лучше было оставить ее в Египетских галереях? — засомневалась Филиппа.

— Может, и так. Но там сейчас охранников как муравьев в муравейнике. А главное, что они теперь примутся проверять каждую витрину — искать, что пропало. Может, даже закроют египетские залы на какое-то время. А здесь — тишь да гладь.

— Допустим. А сами-то мы где спрячемся?

Джон кивнул на вазу двухслойного сине-белого стекла, стоявшую на отдельном постаменте в отдельной витрине, и уже проделал маленькую дырочку в стекле для себя и Филиппы, но она сказала:

— Погоди. Мы же еще не пробовали ввинтиться в бутылку по своей воле. Тем более в прохладном климате.

— У нас нет выбора. Надо попробовать, иначе нас сцапают. Охрана. Сцапают, вышлют из страны, отправят в Америку, а Нимрод останется тут навеки. Ваза красивая, вполне удобная. Погода очень даже теплая. У меня полно сил. Думаю, справимся. — Он взял Филиппу за руку. — Пересидим в вазе до завтра, а там, глядишь, вся эта суета уляжется, мы выберемся, заберем канопу и пойдем домой.

— А почему нам сейчас нельзя домой?

— Потому что с канопой в руках надо уйти отсюда по-человечески, не используя джинн-силу. Иначе Эхнатон может вырваться на волю. Дождемся утра, музей откроется в десять, положим канопу мне в рюкзак и выйдем, как все люди.

Филиппа кивнула, поскольку более толкового плана предложить не могла. Взявшись за руки, они встали перед сине-белой вазой и стали готовиться Чтобы сосредоточиться, Филиппа стала рассматривать сосуд, в котором они намеревались обосноваться.

— «Ваза из собрания герцогини Портленд, — прочитала она. — Сделана в начале первого тысячелетия нашей эры. В тысяча восемьсот сорок пятом году некий юноша, ирландец по происхождению, разбил ее на двести с лишним кусочков. Но известна она в основном тем, что Джон Ките посвятил ей знаменитую «Оду греческой вазе»… Ой я помню этот стих, он есть в сборнике, который мне дал мистер Джалобин. — Она покосилась на свой рюкзак.

— Ну что, исторический экскурс окончен? — нетерпеливо спросил Джон. Он уже слышал гавканье полицейских собак в соседних залах.

— Да, конечно. Я просто хотела получше сосредоточиться на вазе.

— Внимание! На счет три!

— На счет три, — повторила Филиппа. — Нет, погоди. Не забудь — против часовой стрелки!

Джон недоуменно поднял глаза.

— Ну что ты, не помнишь? Мы в Северном полушарии. Время зависит от пространства. Надо, чтобы внутри вазы оно шло быстрее.

— Вспомнил, — кивнул Джон. — Ну давай, на счет три.

— На счет три.

— Раз — два — три!

— ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНО

— АППЕНДЭКТОМИЯ!

— ФАНТАПРИСМАГОРИЯ!

Глава 24

В вазе герцогини Портленд

Джон настроился на долгую ночь внутри вазы. А сестра только замедляла и без того медленный ход времени. Не успели они очутиться в вазе, как она смастерила себе розовый стульчик, уселась, вынула из рюкзака, предназначенного для воровских причиндалов, «Новый Оксфордский сборник английской поэзии» и принялась читать стихи.

— Как ты можешь сейчас читать? — возмутился Джон, метавшийся в вазе, точно тигр в клетке. — С Нимродом стряслась такая беда!

— Я как раз стараюсь не думать о том, что с ним стряслось. Иначе заплачу. Что, по-твоему, лучше?

— Ладно, читай, — уступил Джон. — Я и сам не прочь отвлечься. Читай вслух.

И Филиппа прочитала первую строфу из стихотворения Джона Китса, посвященного Портлендской вазе:

— О строгая весталка тишины, Питомица медлительных времен. Молчунья, на которой старины Красноречивый след запечатлен. О чем по кругу ты ведешь рассказ? То смертных силуэты иль богов? Темпейский дол или Аркадский луг? Откуда этот яростный экстаз? Что за погоня, девственный испуг? Флейт и тимпанов отдаленный зов? [3]

3

Перевод Г. Кружкова.

— Придет же в голову! Написать стих о какой-то дурацкой старой вазе! — прервал ее Джон. — Этот твой Ките, наверно, написал бы что-то совсем другое, если бы сам просидел здесь целую ночь.

— Я не уверена, что нам придется сидеть так долго, — сказала Филиппа, но Джон ее явно не понял. — То есть ты прав, целую ночь, но мы этого не почувствуем. Мы ведь ввинтились сюда против часовой стрелки, верно? Значит, снаружи время потечет быстрее, чем внутри.

— Ну да! Посидим минут десять — пятнадцать, а снаружи уже будет утро. — Джон взглянул на часы. — Значит, нам скоро уже вылезать.