Джокер
Шрифт:
— Вот и славно, — заявил врач и достал из шкафа бутылку коньку. Мы выпили по рюмашке, и я отправился домой.
Войдя в собственную квартиру, я первым делом достал из шкафа красного цвета мобильный телефон и с большим удовольствием разбил его молотком, а «симку» утопил в унитазе, после чего упал на диван и отвалялся на нем без перерыва двое суток, покуривая и любуясь узорами на потолке. Время от времени я отвлекался от этих увлекательных занятий на непродолжительный сон, потом все начиналось сначала. Через два дня я с большим трудом совершил вылазку в ближайший магазин, прикупил съестного, вернулся домой и заставил себя поесть. С тех пор так и жил, валялся, а когда надоедало, вставал и бездумно шлялся по квартире, стараясь не обращать внимания на отражающуюся в зеркалах собственную постную физиономию. С каждым новым днем слабость в теле и общая апатия возрастали, и я понял, что тот день, когда я просто не смогу или не захочу встать на ноги, не за горами.
В середине февраля позвонил Саня Котов и пригласил к себе на день рождения.
— Не могу, болен, — сухо ответил я.
— Ну, и черт с тобой, — молвил тот и положил трубку.
Он приехал ко мне через день, минуту-другую полюбовался моим, сросшимся с диваном телом, в изумлении повел головой и со словами: «Как все запущено» взял меня за шиворот и поволок наружу. Я не особо и сопротивлялся — не было ни сил, ни желания.
— Куда мы? — вяло полюбопытствовал я, когда Санин джип вырулил на Ярославку.
— Ясно, куда, — буркнул Саня, прибавляя газу, — к Сергею Ивановичу.
— Зачем?
— Лечить тебя, идиота, а то еще загнешься чего доброго.
— Я что, просил меня лечить?
— Бога ради, больной, закройте варежку и наслаждайтесь поездкой.
— Ну-ну, — я поудобнее устроился в кресле и закрыл глаза. В общем, получилось не так комфортабельно, как на собственном диване дома, но терпимо. К Сергею Ивановичу, так к Сергею Ивановичу. Если это тот самый чудо-доктор, то хрен мы к нему попадем, к нему серьезные люди за месяцы вперед записываются.
Глава 60
К моему самому искреннему удивлению, нас приняли. Все-таки правильно говорят, что Саня Котов знаком с половиной Москвы, а вторая половина знакома с ним.
— Что скажете?.. — спросил этот прохиндей, когда мы заявились к доктору Львову на третий день. Два дня, предшествующих этому, меня ощупывали, осматривали, разве что не обнюхивали. Задавали разные, порой неожиданные вопросы. А еще я сдал кучу анализов.
— Оставьте нас одних, — сухо ответил доктор. Котов скорбно посмотрел на меня, встал и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
— И все-таки? — вяло полюбопытствовал я. Не так чтобы мне было очень интересно, что же, черт возьми, со мной происходит. Спросил просто для того, чтобы спросить.
— Понимаете, Владислав, — доктор снял очки, протер их и опять водрузил на нос, — физически вы абсолютно здоровы, что более, чем странно при вашем образе жизни.
— Значит, ничего страшного?
— Я бы так не сказал. Видите ли, вы просто не хотите жить, и медицина тут бессильна. Через полгода максимум вы умрете.
— И ничего нельзя сделать?
— Лекарств от нежелания жить не существует.
— Понятно…
— Или, — он снял халат и повесил его в шкаф, — вы легко сможете прожить еще лет сорок, если сами того захотите.
— Так что же мне делать?
— Жить, жить, черт подери! Влюбитесь, напейтесь, подеритесь, в конце концов. Хомяка купите, чтобы было о ком заботиться. И приходите ко мне, если у вас действительно что-то заболит. Все, свободны, — сердито проговорил он.
Я встал со стула и вышел.
— Ну, что? — спросил истомившийся в коридоре Котов.
— Говорят, здоров, только жить не хочу.
— Бывает, — понимающе кивнул Саня. — Может, пойдем, нажремся, вдруг полегчает?
— Как-нибудь в другой раз.
— Ловлю на слове.
В тот день я проснулся с ощущением, что в моей жизни что-то должно перемениться. Лениво поплескался в душе и побрел на кухню. Открыл холодильник и обозрел царящее там изобилие: упаковка яиц, два скукожившихся плавленых сырка и пакет сока. Вдруг захотелось поесть, причем не жалкую холостяцкую яичницу, а, скажем, борща, а потом отбивную с жареной картошечкой. Сам себе удивляясь, оделся, спустился вниз, завел машину и поехал на рынок. Раньше я, помнится, с удовольствием ходил туда и обратно пешком, но то было раньше.
Быстренько купив все, что хотел, и кое-что еще, я направился к выходу и тут услышал перекрывающий гортанные крики торговцев громкий собачий лай и визг. Повернул за угол и увидел его. Крупный, исхудавший до скелетного состояния пес. Настолько грязный, что невозможно было разглядеть окрас и даже определить породу. Он стоял, оскалив здоровенные клыки, прижавшись спиной к забору, а вокруг него бесновалась стая базарных шавок. Лаяли, скалились, но не нападали, понимая, растерзать его они смогут, но уж одну, двоих из них этот ходячий скелет прихватить успеет. Шавки это всегда удивительно тонко чувствуют.
— А ну, пошли отсюда! — я достал из пакета несколько картофелин и запустил в них. Ворча и повизгивая, стая разбежалась.
Я подошел поближе. Пес оставался стоять, где стоял, дрожа от холода.
— Ты как, малыш? — при слове «малыш» он повел ухом. Может быть, его так звали раньше, в той, другой жизни, когда у него был хозяин, который о нем заботился, а он, в свою очередь, был готов отдать за него жизнь.
Я уже почти отошел от него, но вдруг, не знаю почему, обернулся. Пес уже не стоял, а валялся на животе в грязи, у него кончились силы.
— Твою мать! — я бросился к нему. Сорвал с себя куртку, набросил на него и попытался поднять. Получилось неожиданно легко, бедняга почти ничего не весил.
Дома я, прежде всего, его вымыл. Он оказался белым в коричневых пятнах. Укрыв его одеялом, начал звонить по ветеринарам. Желающих приехать не было, потом все-таки повезло, доктор аж из Мытищ согласился, предварительно дважды оговорив сумму гонорара.
— Американец, — сообщил он мне, — причем очень крупный.