Джон Браун
Шрифт:
Тяжелые железные кандалы загремели на ногах узника, когда он встал, чтобы позвать тюремщика.
— Я должен просматривать все ваши письма.
— Просмотрите. Я не пишу ничего такого, чего не мог бы прочесть каждый.
И белобородый № 18 вернулся к столу, на котором оплывала и коптила свеча. Соломенный матрац в углу, грубый табурет и цепи на ногах — все это было как бы вне его сознания. Для Джона Брауна не существовало этой убогой и уродливой действительности. Другое занимало его мысли в эти немногие остающиеся дни. Сейчас или никогда он должен быть услышан и понят, сейчас или никогда
Браун стал внезапно расчетлив и предусмотрителен. То, чего ему не хватало когда-то, в дня торговли шерстью, вдруг выплыло теперь, в камере № 18.
Он до мелочей учитывал, какую пользу принесет его смерть и какой это будет благодарный материал для революционного движения, какое агитационное значение могут иметь его письма перед казнью, сколько денег для помощи неграм может он собрать, написав тому-то и тому-то из северян…
Капитан писал редакторам крупных газет, известным проповедникам, парламентским деятелям, журналистам, иностранцам… Поздно ночью тюремщик, заглядывая в «глазок», видел все ту же согнутую над столом фигуру и огромную, колеблющуюся тень на стене.
В месяц, последовавший за приговором, узник чарльстоунской тюрьмы был в центре внимания всей Америки. Капиталистическая печать Юга и Севера устраивала над приговоренным к смерти пляску каннибалов. Юг не мог простить Брауну того, что его двадцать два бойца привели в панику целый округ. Теперь, когда враг был обезврежен, помещики Юга издевались над его мучениями, изощрялись в придумывании самой оскорбительной смерти.
Буржуазия Севера была недовольна: она все еще верила в чудо конституции, в мирные договоры, а Джон Браун так некстати раздражил южан, подбавив масла в огонь. Зато в передовой интеллигенции, среди рабочих и фермеров выступление Брауна рассматривалось как подвиг, о нем говорили с восхищением.
В Нью-Йорке и Бостоне состоялись многочисленные митинги, с трудом разгоняемые полицией.
Брауна провозгласили новым святым, который прославит эшафот, как распятие. Гораций Грили, редактор газеты «Нью-Йоркская трибуна», оценивал положение более трезво:
«Восстание в Ферри ускоряет назревающий конфликт, и я думаю, что конец рабства в Союзе теперь на десять лет ближе, чем это казалось несколько недель тому назад».
Камеру № 18 осаждали посетители. Тут были юристы, военные, квакеры, священники. Одни глазели на Брауна, как на диковинного и опасного зверя в клетке, другие хотели научиться от него мужеству, третьи ждали от него поучений, четвертые сами хотели поучать и обращать этого старого грешника. Люди специально приезжали из других штатов; некоторые, верные американской страсти, просили у знаменитого человека автографы и совали ему сквозь тюремную решетку свои альбомы.
Браун все сносил терпеливо. Он считал, что и это может принести пользу движению. И только однажды, когда к нему явился священник-южанин и начал его увещевать, Браун вдруг вспылил и чуть не выгнал почтенного пастыря.
«Я не могу считать священнослужителями людей, которые имеют рабов и защищают рабство, — писал он в тот же вечер Хиггинсону, — я не хочу преклонять мои колени с теми, чьи руки обагрены кровью негров».
На имя Джона Брауна приходили со всех концов страны многочисленные письма. Восхваления и проклятия, издевательства и восторженные похвалы его мужеству.
В течение месяца, когда Джон Браун томился в тюрьме в ожидании казни, весь штат напоминал пороховой погреб.
Губернатор Уайз был в бешенстве. Его канцелярия была завалена письмами и телеграммами. Советы, жалобы, прямые угрозы. Одни требовали немедленной казни Брауна, другие грозили расправиться с самим губернатором, если он не добьется помилования капитана.
Страна была в неслыханном волнении. Отовсюду прибывали сообщения о готовящихся восстаниях и набегах для спасения осужденных.
Губернатор отправил срочное донесение президенту Соединенных штатов Бьюкенену:
«Я располагаю достоверной информацией. Мне сообщают, что будет сделана попытка освободить арестованных. Несколько округов Мэриленда, Огайо и Пенсильвании поминаются как место сбора головорезов. Мы непрерывно опасаемся пожаров и грабежей, могущих вспыхнуть на наших границах».
Два дня спустя полковник Роберт Ли, победитель Джона Брауна, прибыл в Чарльстоун с тремя сотнями артиллеристов из форта Монро. Тысяча солдат милиции из соседних городков расположилась лагерем возле Чарльстоуна.
Чарльстоун сделался похожим на осажденный город. В церквах и школах были расквартированы войска. На всех улицах виднелись ружья, составленные в козлы. Вооруженные патрули рыскали по всему штату. Часовые были расставлены за много миль от города. Почти каждую ночь вспыхивали таинственные пожары. При невыясненных обстоятельствах сгорели амбары трех чарльстоунских помещиков, которые были присяжными в деле Брауна и участвовали в составлении смертного приговора.
Весь ноябрь продолжались пожары, и на зимнем небе то и дело появлялись розовые отблески огня. Несколько выстрелов было сделано по окнам наиболее богатых жителей. Мэр Чарльстоуна приказал всем приезжим, под страхом ареста, покинуть город.
Маленький городок, казалось, съежился в ожидании каких-то страшных событий. Малейшего пустяка, случайного выкрика, ребячьего плача было достаточно для того, чтобы вспыхнула тревога. По тихим ночным улочкам стучали тяжелые сапоги солдат, и с криком проносилась на своих лошадях кавалерия.
Войска, пушки, чрезвычайные предосторожности — весь этот пышный реквизит государственной власти был вызван паническим страхом перед пятидесятидевятилетним человеком с белой ниспадающей бородой. И страх был не напрасен, ибо за этим человеком стояла сама Справедливость.
Несмотря на то, что Виргиния была наводнена войсками, аболиционисты все же не теряли надежды на спасение капитана. Бостонские друзья во главе с Хиггинсоном собрали небольшой хорошо вооруженный отряд молодежи и намеревались напасть на тюремную стражу в тот момент, когда арестованного повезут к месту казни. Однако Браун не соглашался на это, и Хойт сообщил в Бостон, что, по его мнению, единственный человек, который может подействовать на Брауна, уговорить его, — это его жена Мэри Дэй Браун.