Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 3
Шрифт:
— «Безнравственная», «змея», «предательница», «лишена очарования» вы думаете, это слабее?
— Это не вызывает смеха, сэр. А в свете считаются только с насмешками.
Сэр Джемс улыбнулся.
— Присяжные — не великосветский салон, мистер Монт.
— Как бы там ни было, моя жена готова извиниться только в том случае, если и другая сторона выразит сожаление; и я нахожу, что она права.
Казалось, сэр Джемс Фоскиссон вздохнул свободнее.
— Теперь следует подумать, стоит ли использовать материал, представленный сыщиком, или нет? Если мы решим его использовать, то придется вызвать
— Совершенно верно, — сказал Сомс. — Мы для того и собрались, чтобы решить этот вопрос.
Это прозвучало так, словно он сказал: «Объявляю конференцию открытой».
В течение пяти минут сэр Джемс молча просматривал донесение сыщика.
— Если это хотя бы частично подтвердится, — сказал он, — победа за нами.
Майкл отошел к окну. На деревьях уже появились крохотные почки; внизу на траве прихорашивались голуби. Донесся голос Сомса:
— Я забыл вам сказать, что они следят за моей дочерью. Конечно, ничего предосудительного она не делала, только навещала в отеле одного молодого американца, который опасно заболел.
— Навещала с моего согласия, — вставил Майкл, не отрываясь от окна.
— Можно будет его вызвать?
— Кажется, он сейчас в Борнмуте. Но он был влюблен в мисс Феррар.
Сэр Джемс повернулся к Сомсу.
— Если нельзя кончить дело миром, то лучше идти напролом. Думаю, что не следует ограничиваться вопросами о книгах, пьесе и клубах.
— Вы прочли эту сцену в «Прямодушном»? — осведомился Сомс. — И роман «Шпанская мушка»?
— Все это прекрасно, мистер Форсайт, но нельзя предвидеть, удовольствуются ли присяжные такого рода доказательствами.
Майкл отошел от окна.
— Меньше всего мне хотелось бы вторгаться в личную жизнь мисс Феррар, — сказал он. — Это отвратительно.
— Конечно. Но ведь вы хотите, чтобы я выиграл дело?
— Да, но не таким путем. Нельзя ли явиться в суд, ничего не говорить и уплатить деньги?
Сэр Джемс Фоскиссон улыбнулся и взглянул на Сомса; казалось он хотел сказать: «Зачем, собственно, вы привели ко мне этого молодого человека?»
Но Сомс думал о другом.
— Слишком рискованно говорить об этом мистере Кэрфью. Если мы проиграем, это нам обойдется тысяч в двадцать. Кроме того, они, несомненно, притянут к допросу мою дочь, а этого я хочу избежать. Нельзя ли ограничиться походом на современную мораль?
Сэр Джемс Фоскиссон заерзал на стуле, и зрачки его сузились; он три раза чуть заметно кивнул.
— Когда разбирается дело? — спросил он «очень молодого» Николаев.
— Должно быть, в четверг на будущей неделе. Судья — Брэн.
— Отлично. Мы с вами увидимся в понедельник. Всего хорошего.
Он откинулся на спинку стула и застыл. Сомс и Майкл не осмелились его тревожить. Они молча вышли на улицу, " «очень молодой» Николае остался поговорить с секретарем сэра Джемса. Дойдя до станции Темпль, Майкл сказал:
— Я зайду в редакцию «Аванпоста», сэр. Вы идете домой? Может быть, вы предупредите Флер?
— Сомс кивнул. Ну конечно! Все неприятное приходится делать ему!
II «НЕ НАМЕРЕН ДОПУСТИТЬ»
В редакции «Аванпоста» мистер Блайт только что
Однако мистер Блайт грыз ногти и отплевывался.
— Кто это был, с седыми усами? — осведомился Майкл.
— Локкит. Он «не намерен этого допустить».
— Да ну? — удивился Майкл.
— Совершенно ясно, Монт, что опасными людьми являются не политики, которые действуют во имя общего блага — иными словами, работают потихоньку, не спеша, — а именно эти крупные дельцы, преследующие свою личную выгоду. Уж они-то знают, чего хотят; и если дать им волю — они погубят страну.
— Что они затевают? — спросил Майкл.
— В данный момент — ничего, но в воздухе пахнет грозой. По Локкиту можно судить, сколь вредна сила воли. Он «не намерен допустить», чтобы кто-нибудь ему препятствовал. Он непрочь сломить рабочих и заставить их трудиться, как негров. Но это не пройдет, это вызовет гражданскую войну. В общем — скучно. Если опять вспыхнет борьба между промышленниками и рабочими, как нам тогда проводить фоггартизм?
— Я думал о положении страны, — сказал Майкл. — Как по-вашему, Блайт, не строим ли мы воздушные замки? Какой смысл убеждать человека, потерявшего одно легкое, что оно ему необходимо?
Мистер Блайт надул одну щеку.
— Да, — сказал он, — сто лет — от битвы при Ватерлоо до воины — страна жила спокойно; ее образ действий так устоялся, она так закоснела в своих привычках, что теперь все — и редакторы, и политики, и дельцы способны мыслить только в плане индустриализации. За эти сто спокойных лет центр тяжести в стране переместился, и потребуется еще пятьдесят спокойных лет, чтобы она пришла в равновесие. Горе в том, что этих пятидесяти лет нам не видать. Какая ни на есть заваруха — война с Турцией или Россией, беспорядки в Индии, внутренние трения, не говоря уже о новом мировом пожаре, — и все наши планы летят к черту. Мы попали в беспокойную полосу истории, и знаем это, вот и живем со дня на день.
— Ну и что же? — мрачно сказал Майкл, вспоминая разговоры с министром в Лицпингхолле.
Мистер Блайт надул другую щеку.
— Молодой человек, не отступать! Фоггартизм сулит нам лучшее будущее, к нему мы и должны стремиться. Мы переросли все старые идеалы.
— Видели вы карикатуру Обри Грина?
— Видел.
— Ловко, не правда ли? В сущности, я пришел, чтобы сообщить вам, что это проклятое дело о дифамации будет разбираться через неделю.
Мистер Блайт подвигал ушами.