Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 6
Шрифт:
— Я тоже пойду на похороны — на Бромптонское кладбище. В половине десятого выхожу из дому. Только это я с конца начал. Хьюз в тюрьме, а жена его стала, как тень.
Маленькая натурщица потерла руки о юбку.
— За что он сел в тюрьму?
— За то, что бросился на жену с оружием. Я был на суде свидетелем.
— Почему он на нее бросился?
Крид глянул на девушку и, покачав головой, ответил:
— Это лучше знать тому, кто в том повинен.
Лицо маленькой натурщицы стало цвета красной гвоздики.
— Я
Искреннее презрение, прозвучавшее в этой гневной вспышке, удивило старого лакея.
— Я ничего и не говорю, — сказал он. — Мне все едино. Я в чужие дела сроду не вмешивался. Но это нарушает порядки. Уж сколько времени я не получаю приличного завтрака. Бедная женщина совсем голову потеряла. Как только младенца похоронят, я от них съеду, подыщу себе другую комнату, пока Хьюз не вернулся.
— Надеюсь, что его там подержат, — пробормотала маленькая натурщица.
— Ему дали месяц.
— Всего месяц?
Старый лакей посмотрел на девушку. «Да, в тебе, пожалуй, больше прыти, чем я думал», — казалось, говорил его взгляд.
— Приняли во внимание, что он служил отечеству, — заметил он вслух.
— Жалко, что ребеночек умер, — сказала маленькая натурщица обычным своим бесстрастным тоном.
«Вест-министр» покачал головой.
— Я всегда знал, что он не жилец на этом свете.
Покусывая кончик пальца белой нитяной перчатки, девушка смотрела на уличное движение. Как бледный луч света, в темную теперь пещеру ума этого старого человека проникла мысль, что он не вполне понимает девушку. Ему в жизни приходилось определять ранг не одной молодой особы, и сознание того, что он не совсем уверен, к какому разряду ее отнести, было похоже на то чувство, которое, вероятно, испытывает летучая мышь, застигнутая врасплох дневным светом.
Не попрощавшись, девушка вдруг отошла от него.
«Ну что ж, — подумал он, — манеры у тебя не стали лучше от того, что ты живешь где-то там в другом доме, да и вид тоже, хоть ты и разрядилась в новое платье».
И он еще некоторое время раздумывал над странной пристальностью ее взгляда и неожиданным резким уходом.
Сквозь кристальную ясность потока вселенной можно было бы видеть, как в этот самый момент Бианка выходит из парадной двери своего дома.
Ее состояние экзальтации, трепетная тоска по гармонии — все это прошло. Странно переплетаясь между собой, ум ее занимали две мысли: «Если бы только она была леди!» и «Я рада, что она не леди!»
Из всех темных и путаных лабиринтов человеческое сердце — самый темный и путаный, а из всех человеческих сердец наименее ясны и наиболее сложны сердца людей того круга, к которому принадлежала Бианка. Гордость — простое качество, пока она сочетается с простым взглядом на жизнь, основанным на примитивной философии собственности; гордость перестает быть простым качеством, когда ее со всех сторон окружают сотни стремлений общественной совести и парализующих раздумий. Бианка твердо решила вернуть девушке прежнее ее место в доме, но гордость ее боролась сама с собой, а чувство собственности в отношении человека, который был ее мужем, боролось с благоприобретенными понятиями свободы, широты взглядов, равенства и хорошего вкуса. Душа ее была в смятении, разум восставал против самого себя, и Бианка, в сущности, действовала лишь из простого чувства сострадания.
Выйдя из комнаты отца, она, забежав к себе наверх, тотчас вышла из дому, и теперь быстро шагала по улицам, чтобы это чувство — быть может, из всех самое физическое, пробуждаемое тем, что мы видим и слышим, и требующее постоянной пищи, — не успело ослабнуть.
Она направилась на ту улицу в Бэйсуотере, где, как ей сообщила Сесилия, жила теперь девушка.
Дверь ей отворила худая, высокая хозяйка квартиры.
— У вас снимает комнату мисс Бартон? — спросила Бианка.
— Да, но сейчас она, кажется, вышла.
Хозяйка заглянула в комнату маленькой натурщицы.
— Да, ее нет. Но, если хотите, можете оставить записку. Если вам нужна натурщица, она не откажется, она, по-моему, ищет работу.
Присущая современному человеку потребность давить себе именно на больной нерв, была, по-видимому, не чужда Бианке. Войти в комнату девушки безусловно значило нарочно причинять себе боль.
Она осмотрелась. Какое полное отсутствие признаков духовной жизни! Ничего, что заставило бы предположить, что здесь работает хоть какая-то мысль — ничего, кроме потрепанного номера «Новостей». И тем не менее, — а, может быть, именно поэтому — комната выглядела опрятно.
— Да, она держит комнату в порядке, — сказала хозяйка. — Конечно, она ведь девушка деревенская — почти что моя землячка. — Ее мрачное, но совсем не злое лицо как будто искривилось в улыбке. — Кабы не это, я бы девушку, которая занимается таким делом, и не пустила к себе.
В ее голодном взгляде, устремленном на посетительницу, чувствовалась суровая душа сектантки.
Бианка написала карандашом на своей визитной карточке: «Если можете, зайдите, пожалуйста, к моему отцу сегодня или завтра».
— Будьте любезны, передайте это ей. Она поймет.
— Передам, — сказала хозяйка. — Я так думаю, она очень обрадуется. Я вижу, как она все сидит и сидит дома. Когда у таких вот девушек нет работы… Смотрите-ка, она валялась на кровати…
В самом деле, на красном с желтым, отделанном бахромой покрывале была вмятина от лежавшего на нем тела.
Бианка взглянула на кровать.
— Благодарю вас, — сказала она. — До свидания. Она медленно шла домой, и задетый больной нерв не давал ей покоя.