Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 7
Шрифт:
— Не знаю, зачем тебе понадобилось смешивать любовные дела с политикой, — сказал он сыну. — Это выше моего понимания.
Милтоун ответил так медленно, словно признание жгло ему губы:
— Существует же на свете такая вещь, как убеждения. Я, например, не считаю, что жизнь можно делить на две независимые части — одна для общества, другая для себя. Моей мечте пришел конец, она разбита. Теперь меня не влечет общественная деятельность… Я больше не вижу в ней ни смысла… ни цели.
Леди Вэллис схватила его за руку.
— Ох,
— Ради бога, Юстас, призови на помощь свой здравый смысл, — опять вмешался лорд Вэллис. — Не кажется ли тебе, что твой прямой долг — спрятать в карман излишнюю щепетильность и отдать все свои силы и дарования на службу отечеству?!
— Я не обладаю здравым смыслом.
— В таком случае, разумеется, тебе действительно лучше отказаться от общественной деятельности.
Милтоун поклонился.
— Что за вздор! — воскликнула леди Вэллис. — Ты не понимаешь, Джеф. Еще раз тебя спрашиваю, Юстас, что ты будешь делать дальше?
— Не знаю.
— Ты изведешься.
— Вполне возможно.
— Если уж ты никак не можешь поладить со своей совестью, — опять прервал лорд Вэллис, — так будь, ради бога, мужчиной, расстанься с этой женщиной и разруби все узлы.
— Прошу прощенья, сэр! — ледяным тоном проговорил Милтоун.
Леди Вэллис положила руку ему на плечо.
— Попробуем все же рассуждать логично, милый. Неужели ты серьезно думаешь, будто она захочет, чтобы ты ради нее погубил свою жизнь? Я не так уж плохо разбираюсь в людях.
У Милтоуна так потемнело лицо, что она умолкла на полуслове.
— Вы слишком торопитесь, — сказал он. — Быть может, я еще буду свободен, как ветер.
Слова эти показались леди Вэллис загадочными и зловещими, и она не нашлась, что ответить.
— Если тебе кажется, что из-за этого… этого увлечения у тебя уходит почва из-под ног, ради бога, ничего не решай наспех, — снова заговорил лорд Вэллис. — Подожди! Поезжай за границу. Верни себе душевное равновесие. Вот увидишь, пройдет несколько месяцев и все уладится. Не торопи события; осеннюю сессию ты можешь пропустить, сославшись на свое здоровье.
— В самом деле, — с жаром подхватила леди Вэллис, — ты ужасно все преувеличиваешь. Ну, что такое любовная связь? Милый мой мальчик, неужели, по-твоему, из-за этого кто-нибудь станет думать о тебе хуже, если даже люди и узнают? Да и незачем никому об этом знать.
— Меня ничуть не интересует, что обо мне подумают.
— Значит, просто в тебе говорит гордость! — воскликнула уязвленная леди Вэллис.
— Вы совершенно правы.
— Не думал я, что у меня и у моего сына могут быть разные понятия о чести, — сказал лорд Вэллис, не глядя на Милтоуна, с болью в голосе.
А леди Вэллис, услыхав слово «честь», воскликнула:
— Юстас, дай мне слово, что ты ничего не предпримешь,
Милтоун усмехнулся.
— Это превращается в комедию, — сказал он.
Слова эти, показавшиеся родителям дикими и неуместными, повергли их в безмолвное изумление, и все трое застыли, глядя друг на друга. Легкий шорох в дверях прервал эту немую сцену.
ГЛАВА XVIII
Когда родители вышли, предоставив ей одной занимать Харбинджера, Барбара сказала:
— Кофе будем пить там, — и перешла в гостиную.
С тех пор, как Харбинджер поцеловал ее возле живой изгороди, Барбара ни разу не оставалась с ним наедине, если не считать того вечера, когда они стояли над берегом, глядя на гуляющих. И теперь, после минутного смущения, она смотрела на него спокойно, хотя в груди что-то трепетало, как будто в этой нежной и прочной клетке легонько билась плененная птица. У нее еще ныло сердце от последнего обидного разговора с Куртье. И притом, что нового ей может дать Харбинджер?
Словно нимфа, за которой гонится фавн — властитель лесов, — она, убегая, то и дело оглядывалась на преследователя. В его волшебном лесу не было ничего не известного ей, ни единой чащи, где она еще не побывала, ни единого ручья, через который она не переправлялась, не было поцелуя, который она не могла бы возвратить. Его владения были уже открытой страной, и здесь она могла царствовать по праву. Ей нечего было от него ждать, кроме власти и надежного, спокойного благополучия. И взгляд ее говорил: как знать, не захочется ли мне большего? А если я стану задыхаться в твоих объятиях? Если меня пресытит все, что ты можешь мне дать? Разве я еще не все от тебя получила?
Харбинджер опустил голову, он был мрачнее тучи, и Барбара поняла, что она кажется ему жестокой, и пожалела его. И, желая быть добрее, спросила почти робко:
— Вы все еще на меня сердитесь, Клод?
Харбинджер поднял голову.
— Почему вы так жестоки?
— Я не жестока.
— Нет, жестоки. Есть ли у вас сердце?
— Есть! — сказала Барбара и прижала руку к груди.
— Мне совсем не до шуток, — пробормотал он.
— Неужели это так серьезно, милый? — спросила она кротко.
Но этот ласковый голос только подлил масла в огонь.
— За этим что-то кроется! — с усилием выговорил он. — Вы не имеете права меня дурачить!
— Простите, а что же такое тут кроется?
— Это вас надо спросить. Но я не слепой. Что вы скажете об этом Куртье?
В эту минуту перед Барбарой предстало нечто ей еще незнакомое истинный мужчина. Нет, жить с ним будет, пожалуй, не так уж скучно!
Лицо его потемнело, глаза расширились, он, казалось, даже стал выше ростом. Барбара вдруг заметила, что руки его, стиснутые в кулаки, покрыты волосами. Его светской обходительности как не бывало. Он подошел совсем близко.