Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
Когда Джон ушел и она могла делать все, что ей вздумается, Фрэнсис Фриленд все же продолжала сидеть, только еще неподвижнее, чем раньше, так как убедилась на многолетнем опыте, что и когда ты одна в комнате, нельзя давать себе поблажки, потому что потом невольно начнешь распускаться и на людях. Должно же было случиться, чтобы такой красивый новый замок вдруг испортился, да еще в первый же день!.. И она вынула из кармана маленький молитвенник и, повернув его к свету, прочла восемнадцатый псалом: он казался ей удивительным и всегда ее' утешал, когда на нее находило уныние; читала она без очков, и у нее между бровями не было еще ни одной морщины: Фрэнсис считала своим долгом хорошо выглядеть, чтобы не портить настроения окружающим. Затем, твердо сказав себе: «Я не хочу и не захочу чаю, но обеду буду рада», — она поднялась и открыла корзинку. Она отлично знала, где лежат клещи, но все
Обед, на котором присутствовали все шестеро из Хемпстеда, оказался не таким бурным, как ожидал Джон; это объяснялось и его гостеприимством и общим старанием избежать споров, чтобы не ставить в тупик и не огорчать бабушку. Фрэнсис Фриленд знала, что между людьми существуют разногласия, но она никак не могла примириться с тем, что, затеяв спор, люди часто пренебрегают хорошими манерами и даже забывают дарить друг друга улыбками. В ее присутствии все об этом помнили, и когда подали спаржу, темы, годные для застольного разговора, были уже исчерпаны. Тогда, чтобы не допустить неловкого молчания, немного поговорили о спарже. Флора заметила, что Лондон сейчас еще полон народу; Джон с ней согласился.
Фрэнсис Фриленд, улыбаясь, прибавила:
— Как хорошо, что Дирек и Шейла увидели Лондон в это время!
— Как, — спросила Шейла, — разве здесь не всегда столько народу?
Джон ответил:
— В августе в Лондоне совсем пусто. Считается, что из города выезжает около ста тысяч человек.
— Вдвое больше, — возразил Феликс.
— Называют разные цифры… Мои предположения…
— Но ведь это означает, что уезжает только один человек из шестидесяти! Это свидетельствует…
Джон, когда Дирек его так резко перебил, слегка нахмурился:
— О чем же, по-твоему, это свидетельствует?
Дирек бросил взгляд на бабушку:
— Нет, нет, ни о чем…
— Свидетельствует о том, как безжалостны большие города, — вмешалась Шейла. — «Весь город уехал», «Лондон совершенно пуст»! Где же он пуст? Если б вам этого не сказали, вы бы не заметили никакой разницы…
— Это еще далеко не все, — пробормотал Дирек. Флора предостерегающе толкнула под столом ногой
Джона, а Недда попыталась толкнуть Дирека; Феликс ловил взгляд Джона, Алан пробовал перехватить взгляд Шейлы, Джон кусал губы и упорно смотрел в свою тарелку. Только Фрэнсис Фриленд по-прежнему улыбалась и, нежно глядя на дорогого Дирека, думала, как он будет хорош, когда отрастит себе красивые, черные усы. И она произнесла:
— Ну что ж, милый, ты чего-то недосказал? Дирек поднял голову:
— Вы действительно хотите, чтобы я все досказал до конца, бабушка?
Недда с другой стороны стола отчаянным шепотом взывала к Диреку:
— Не надо, Дирек…
Фрэнсис Фриленд удивленно подняла брови. Вид у нее был почти лукавый:
— Ну, конечно, милый… Мне очень хочется послушать… Это так интересно…
— Видите ли, мама. — Феликс так неожиданно вмешался в разговор, что все невольно к нему обернулись. — Дирек хотел сказать, что мы жители Вэст-Энда, — Джон, я, Флора и Стенли, и даже вы — словом, люди, выросшие в шелку и бархате, до такой степени привыкли считать себя солью земли, что, покидая Лондон, говорим: «В городе никого не осталось». Это само по себе нехорошо. Но Дирек хотел сказать, что еще хуже то, что мы действительно соль земли, и если народ вздумает нас потревожить, мы сделаем все, чтобы он нас больше не тревожил. Ты ведь именно это собирался сказать, Дирек?
Дирек с немым удивлением смотрел на Феликса.
— А еще он думал сказать вот что, — продолжал Феликс. — Старость и традиции, капиталы, культура и прочный порядок вещей, точно жернова, легли на грудь нашей страны, и смелой юности, сколько бы она ни корчилась, все равно не выбраться наружу. Мы, по его мнению, только притворяемся, будто любим молодость, дерзание и тому подобное, а на деле расправляемся с ними, не давая им даже созреть. Ты ведь это собирался сказать, Дирек?
— Да, вы бы хотели с нами расправиться, но у вас ничего не выйдет…
— Выйдет, я полагаю, и мы сделаем это с улыбкой, вы даже не поймете, что происходит…
— Я считаю это подлостью…
— А я считаю это естественным. Посмотри на стареющего человека, обрати внимание, как изящно, постепенно протекает этот процесс. Вот хотя бы мои волосы… Твоя тетка меня уверяет, будто от месяца к месяцу в них не заметно никаких перемен. А между тем они все больше… вернее, их становится все меньше.
Пока Феликс разглагольствовал, Фрэнсис Фриленд сидела, прикрыв глаза, но тут она внезапно их подняла и пристально посмотрела на макушку сына.
— Милый, — сказала она. — У меня есть как раз то, что тебе нужно. Когда будешь уходить, обязательно захвати с собой… Джон тоже собирается попробовать.
Поток философских рассуждений был так неожиданно прерван, что Феликс заморгал, как вспугнутая сова.
— Мама, — сказал он, — только у вас есть дар всегда оставаться молодой…
— Что ты, милый, я ужасно старею… Мне так трудно бороться с дремотой, когда люди кругом разговаривают. Но я это непременно в себе поборю. Так невежливо и некрасиво… Я иногда ловлю себя на том, что дремлю с открытым ртом.
— Бабушка, — спокойно заметила Флора, — у меня от этого есть чудное средство, последняя новинка…
На лице Фрэнсис Фриленд мелькнула нежная и чуть смущенная улыбка:
— Ну вот, — сказала она, — вы меня поддразниваете, — но взгляд у нее был ласковый.
Едва ли Джон понял, куда Феликс метит своими речами, — скорее всего он просто все прослушал; будучи чиновником министерства внутренних дел, он привык пропускать все мимо ушей. Капиталы для Джона были капиталами, культура — культурой, а прочный порядок вещей уж, несомненно, казался прочным. Все это ничуть не было признаком старости. Ну, а социальные проблемы или хотя бы то, о чем кричат эти горячие юнцы, — все это он знает, как свои пять пальцев, и обобщать туг глупо. Он и так по горло занят женским вопросом, неурядицами с рабочими и тому подобным, у него нет времени философствовать, да и вообще это-занятие сомнительное. Человек, который ежедневно, по многу часов, занят настоящим делом, не станет тратить время на праздные разглагольствования. Однако хотя Джон и пропустил речи Феликса мимо ушей, все же он был раздосадован: когда философствует родной брат, это всегда действует на нервы. Нельзя, конечно, отрицать, что положение в стране трудное, но уж капиталы, простите, и тем более прочный порядок вещей здесь ни при чем. Виноваты во всем только индустриализация и свободомыслие.
Проводив гостей, Джон поцеловал мать и пожелал ей спокойной ночи. Он гордился своей матерью: она замечательная женщина и всегда держится так, будто все обстоит как нельзя лучше. Даже ее смешная манера покупать всякие новинки, чтобы помочь людям, тоже вызвана стремлением видеть все в наилучшем свете. Вот уж кто никогда не распускается!
Джон преклонялся перед стоиками, перед людьми, которые предпочитают погибнуть с поднятой головой, чем прозябать с поджатым хвостом. В своей жизни он, пожалуй, больше всего гордился одним эпизодом: во время школьных состязаний в беге на одну милю он, приближаясь к финишу, услышал вульгарную фразу одного из оркестрантов: «Вот этот… хорош — дышит через свой… нос!» Если бы в тот момент Джон соблаговолил вобрать воздух ртом, он победил бы, однако, к своему великому горю, проиграл, но зато не позволил себе никакой распущенности.