Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
Феликс почтительно ответил — в чужих домах он держался изысканно вежливо и позволял себе лишь легкую иронию, — что он глубоко уважает Тода и думает, что вряд ли женщина, которой брат так предан, может обладать действительно серьезными недостатками. А на детей он напустит свою молодежь, — они разузнают все, что там делается, куда быстрее, чем такой пожилой и старомодный человек, как он. Что же касается земельного вопроса, на него существует много точек зрения, и он, например, рад был бы ознакомиться еще с одной. В конце концов Тоды непосредственно соприкасаются с батраками, а это самое главное. Ему будет очень интересно узнать их мнение.
Да, Клара все это понимает, но… тут она так понизила голос, что он совсем пропал — раз Феликс туда едет, она должна объяснить ему самую суть дела. Леди Маллоринг рассказала ей всю эту историю. Истории, в сущности, две: там проживает семья по фамилий Гонт — старик и его сын, у которого две дочери; одна из них, Алиса, славная девушка, служит судомойкой здесь, в Бекете, но ее сестра, Уилмет… Ну что ж, Феликс, должно быть, знает, что подобные девицы бывают в каждой деревне. Она совращала молодых людей, и леди Маллоринг решила это пресечь; она передала через своего управляющего тому фермеру, у которого работает Гонт, что их семье придется уехать, если он не отошлет куда-нибудь эту девицу. Это один случай. А другой — это батрак по фамилии Трайст, который хочет жениться на сестре своей покойной жены. Конечно, у Милдред Маллоринг, может быть, слишком уж пуританский взгляд на вещи, поскольку такие браки разрешены, — Клара тут не судья; но в конце концов, если она считает, что деревенские нравы надо оберегать, то она в своем праве. Этот Трайст — хороший работник, фермеру не хотелось его терять, но леди Маллоринг, конечно, настояла на своем; если этот субъект будет упорствовать, его выгонят. А так как все дома по соседству принадлежат сэру Джералду Маллорингу, то, значит, в обоих случаях людям придется покинуть округу. Феликс сам знает, что в вопросах деревенской нравственности нельзя давать поблажек…
Феликс невозмутимо прервал ее:
— Я бы не давал их леди Маллоринг.
— Ну, об этом мы говорить не будем. Но, право, когда жена Тода подбивает своих детей возмущать умы крестьян — это уже из рук вон! Бог знает, к чему это может привести. Земли и дом Тода — его собственность, он единственный мелкий землевладелец в наших краях, а то, что он брат Стенли, ставит Маллорингов в особенно затруднительное положение.
— О, конечно! — пробормотал Феликс.
— Однако, дорогой Феликс, внушать этим простодушным людям преувеличенные понятия о их правах — вещь очень опасная, особенно в деревне. Я слышала, что народ там возбужден. Алиса Гонт мне говорила, будто молодые Тоды повсюду заявляют, что собакам и тем лучше живется, чем людям, с которыми так обращаются; вы сами понимаете, какая это чушь! Нечего делать из мухи слона! Разве не так?
Феликс улыбнулся своей странной, чуть приторной улыбкой и ответил:
— Я рад, что приехал именно сейчас.
Клара, не знавшая, что Феликс так улыбается, только когда очень сердит, не замедлила с ним согласиться.
— Да, вы человек наблюдательный. Вы сумеете увидеть все в правильном свете.
— Попытаюсь. А что говорит Тод?
— Ах! Да Тод, по-моему, никогда ничего не говорит. Мне, во всяком случае, его мнение неизвестно.
— Тод — источник в пустыне, — пробормотал Феликс.
Клара не нашлась, что ответить на это глубокое замечание, — она, впрочем, его даже не поняла.
Вечером, когда Алан, всласть наигравшись на бильярде, покинул курительную и отправился спать, Феликс осведомился у Стенли:
— Послушай, а что собой представляют эти Маллоринги?
Стенли, который готовился провести последние двадцать минут перед сном за виски с содой и «Обозрением», чем он обычно успокаивал свои нервы на ночь, небрежно ответил:
— Маллоринги? Да, пожалуй, лучшая разновидность помещика, какая у нас есть.
— Что ты под этим подразумеваешь?
Стенли не торопился ответить: за его грубоватым добродушием скрывалась хоть и несколько ограниченная, но зато упорная приверженность к фактам, отличающая английского дельца; к тому же он не очень-то доверял «старине Феликсу».
— Ну что ж, — ответил он наконец, — они строят своим арендаторам хорошие дома, из желтого кирпича… безобразные, признаться, как смертный грех; следят за нравственностью тех, кто там живет; когда неурожай, делают скидку в арендной плате; поощряют племенное скотоводство и покупку машин купили даже несколько моих плугов, но крестьяне ими недовольны, и, между нами говоря, они правы: плуги не предназначены для таких маленьких участков… Аккуратно ходят в церковь, чтобы показать пример своим арендаторам, покровительствуют стрелковому обществу, скупают, когда удается, кабаки и держат их в своих руках; посылают больным желе и пускают посетителей к себе в парк на праздники. Черт возьми, чего только они не делают! А почему ты спрашиваешь?
— Их любят?
— Любят? Нет, не думаю, чтобы их любили, но зато уважают и все такое… Маллоринг — человек солидный и вполне деловой, заботливый землевладелец и настоящий джентльмен; она, пожалуй, чересчур набожна. У них один из самых красивых домов эпохи Георгов во всей Англии. Словом, они, как говорится, «образцовые» хозяева.
— Но бесчеловечные.
Стенли опустил «Обозрение» и поглядел поверх него на брата. Ему было ясно, что на «старину Феликса» снова напало свободомыслие.
— Они домоседы, — возразил он, — любят своих детей и приятные соседи. Не буду спорить: у них чересчур сильно развито чувство долга, но в наши дни это нужно.
— Долга по отношению к чему?
Стенли вздернул брови. Вот это вопрос! Того и гляди, заберешься в философские дебри и попадешь в тупик!
— Если бы ты жил в деревне, старина, ты не стал бы задавать таких вопросов.
— Неужели ты воображаешь, что вы или Маллоринги живете в деревне? Милый, вы, землевладельцы, такие же горожане, как я: и образ мыслей, и привычки, и одежда, и убеждения, и душа — все у вас городское. Для нас, людей, принадлежащих к «высшим классам», в Англии нет больше «деревни». Она уже не существует. Повторяю: долг по отношению к чему?
Встав, он подошел к окну и стал глядеть на залитую луною лужайку: ему вдруг опротивел этот разговор. Разве дойдут слова человека, настроенного на один лад, до человека, настроенного на другой? Однако в него так въелась привычка спорить, что он тут же продолжал:
— Ничуть не сомневаюсь, что Маллоринги искренне верят, будто их долг следить за нравственностью людей, живущих на их земле. На это можно сказать следующее: во-первых, вы не можете сделать людей нравственнее, став в позицию школьного наставника; во-вторых, из этого следует, что они считают себя более нравственными, чем их ближние. В-третьих, эта теория настолько удобна для их благополучия, что они были бы на редкость хорошими людьми, если бы ею не воспользовались, но, по твоим же словам, они просто обыкновенные, порядочные люди. То, что ты называешь чувством долга, на самом деле у них только чувство самосохранения, к которому примешивается чувство превосходства.
— Гм-м!.. — проворчал Стенли. — Я не очень-то понимаю, куда ты гнешь.
— Всю жизнь я ненавидел запах ханжества. Я предпочел бы, чтобы они сказали прямо и открыто: «Это — моя земля, и, живя на ней, уж будьте любезны поступать так, как я вам говорю!»
— Но, милый мой, в конце-то концов, они имеют право чувствовать свое превосходство над этими людьми!
— В этом я позволю себе усомниться самым решительным образом! — сказал Феликс. — Заставь твоих Маллорингов самих зарабатывать себе на хлеб и жить на пятнадцать — восемнадцать шиллингов в неделю, хороши они будут! У Маллорингов, наверно, есть свои достоинства. Еще бы, ведь в каких благоприятных условиях они живут! Но что касается подлинных добродетелей: терпения, стойкости, постоянной, почти органической готовности жертвовать собой, бодрости вопреки всем тяготам, — в этом они столь же уступают тем людям, которых презирают, как я тебе в деловых качествах.