Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик

Стотт Джон

К примеру, вот что явило нам (как это, может быть, ни странно) перо профессора Арнольда Тойнби. Будучи восьмидесятилетним стариком и все еще называя себя агностиком, он, тем не менее выразил в своей последней книге надежду на то, что возрождение исторических религий остановит шествие современной технологии, обесчеловечивающей все вокруг. Однако, помимо надежды, он выражает еще и страх: «Злым гением религий более высокого порядка… всегда была их застарелая страсть к фракциям и безудержная злоба, с какой они цеплялись за свои склоки». Именно этой приверженности к разделениям он приписывает отчуждение западного человека от «религии его предков». Но сейчас, пишет он, произошла «нежданная и исключительно важная перемена сердца», и в качестве свидетельства он приводит экуменическое движение и aggiornamento Римско–католической церкви. Он полагает, что «эта перемена сердца убрала с дороги извечный камень преткновения», и далее продолжает: «Интересно, какой будет эта перемена — постоянной или временной? Все зависит от ответа на этот вопрос, но на нынешнем раннем этапе новой эры мы не можем быть уверены в том, что перемена будет долговечной» [6] .

6

Quotations from Experiences by A. Toynbee (OUP, 1969) published in The Times of 5 April 1969.

Этот

призыв сомкнуть ряды звучит очень трогательно, и мы не можем оставаться к нему равнодушными. Кроме того, в нем содержится много того, с чем мы согласны от всего сердца. Некоторые из наших разногласий вовсе не являются необходимыми, их бесспорно можно называть грехом, из–за которого мы теряем силы, оскорблением Богу и помехой для распространения Евангелия. По моему собственному убеждению, зримое единство церкви (в каждом регионе или стране) является правильным, согласно Библии, и желаемым в практическом отношении — и мы должны активно к нему стремиться. В то же самое время мы должны задать себе простой, но принципиальный вопрос. Если мы хотим объединенным христианским фронтом встретить врагов Христа, каким именно христианством мы будем противостоять этим врагам? Единственным оружием, с помощью которого можно победить противников Евангелия, является само Евангелие. И будет по–настоящему трагично, если в пылу своего желания победить мы выроним из рук то единственное эффективное оружие, которое у нас только есть. Объединенное христианство, которое нельзя будет назвать истинным христианством, никогда не одержит победы над нехристианскими силами, оно само падет перед ними.

Дух экуменизма

Я совсем не хочу одним махом осудить все экуменическое движение или все действия Всемирного совета церквей, к которым оно привело. Напротив, многое из того, что было достигнуто с помощью взаимопонимания и таких проектов, как Христианская помощь, является благим и полезным. Скорее я пытаюсь описать то, что, пожалуй, можно назвать «экуменическим мировоззрением». Согласно такой философии, ни один отдельный человек или церковь не обладают монополией на истину. Однако у каждого христианина, какой бы точки зрения он ни придерживался, есть свое понимание истины, а значит, и свой вклад в общую жизнь церкви. Следовательно, приверженцы такого взгляда надеются, что однажды все христианские церкви соберутся вместе и соединят свои разные понимания. И хотя сейчас нам весьма сложно представить то попурри, которое получится в результате, многие считают, что в конце концов именно к этому и нужно стремиться. Поэтому вполне естественно, что желание евангельских христиан определить некоторые истины таким образом, чтобы другие мнения исключались, часто представляется экуменистам как неверное и вредное.

Я приветствую решение, принятое третьей Ассамблеей Всемирного совета церквей, состоявшейся в Нью–Дели в 1961 году. В состав необходимых условий членства во Всемирном совете было решено включить упоминание (правда, неопределенное) как о Троице, так и о Писании [7] . Это, безусловно, был шаг в верном направлении. Но условия членства остались минимальными. В самом деле, по сравнению с так называемыми католическими исповеданиями (с Апостольским, Никейским и Афанасьевским символами веры), не говоря уже о великих исповеданиях Реформации XVI столетия, они оказываются весьма скудными. Такое стремление отыскать «минимальный общий знаменатель» заставляет думать (хотя подобные предположения часто отрицались), что, к сожалению, экуменисты весьма безразлично относятся к открытой Богом истине. Кроме того, в результате у них появилась любовь к двусмысленным утверждениям, скрывающим глубокие и искренние разногласия; и это в конечном итоге не принесло никому ничего хорошего. Неопределенность выражений просто закрывала собой изъяны. Какое–то время все выглядит красиво и аккуратно, ведь трещины, пусть и временно, не видны. Но и будучи прикрытыми, они остаются трещинами. Однажды они вдруг снова проявятся на поверхности и, скорее всего, будут еще шире и глубже, чем прежде. Нечестно и вредно представлять все так, как будто разные мнения — это на самом деле просто разные способы сказать одно и то же.

7

В результате условия членства теперь звучат следующим образом: «Всемирный совет церквей — это общность церквей, исповедующих Господа Иисуса Христа Богом и Спасителем, согласно Священному Писанию, и, следовательно, стремящихся вместе исполнить свое общее призвание во славу единого Бога, Отца, Сына и Святого Духа».

О такой необходимости откровенно признавать различия во мнениях очень своевременно говорил писатель–иезуит Френсис Кларк в своей книге «Жертва евхаристии и Реформация» [8] . И хотя, насколько мне известно, эта книга подверглась суровой критике, особенно в Европе, в ней с тщательностью ученого исследуются разногласия верующих времен Реформации по отношению к католической мессе. Ф. Кларк считает, что сторонники Реформации противостояли «не только практическим злоупотреблениям и популярным предрассудкам, связанным с жертвенником [как провозглашал Ньюмен в «Трактате ХС» и как многие полагали вслед за ним], но и утвержденному богословию мессы в том виде, как она была принята тогда в Римско–католической церкви» [9] . Конфликт XVI века, продолжает Кларк, фактически представлял собой «несовместимость двух систем мышления, основанных на совершенно разных и непримиримых между собой изначальных принципах» [10] . В заключение автор пишет: «Существуют книги по экуменизму, которые, стараясь никого не обидеть, стремятся хоть как–то прикрыть разногласия в убеждениях среди христиан. Однако нужны книги, которые оказали бы нам великую услугу, разъяснив, почему возникли эти разногласия и что они означают. В перспективе дело экуменизма выиграет гораздо больше, если честно посмотрит на корни разногласий, нежели если предпочтет не обращать на них внимания. Трезвый и честный взгляд таких авторов, как епископ Нилл, способных распознать несовместимость двух доктринальных позиций и указать на ее причину, в конечном итоге окажется более полезным, нежели благожелательный, но неразмышляющий экуменизм писателей, которые, глядя на две противоположные друг другу доктрины, объявляют их взаимодополняющими, называя их различными аспектами одной и той же истины, или разными цветами широкого спектра христианского свидетельства» [11] .

8

Clark F. Eucharistic Sacrifice and the Reformation. Darton, Longman and Todd, 1960.

9

Ibid., p. 509.

10

Ibid., p. 511.

11

Ibid., p. 522.

Но подобная демонстрация единства на публике — это всего лишь игра, где надо притворяться, это не жизнь в реальном мире. Конечно же, все мы можем только благодарить Бога за ослабление жестких правил и за новое осознание Писания в Римско–католической церкви. В результате всего этого многие католики начали понимать библейские истины лучше и глубже, чем когда–либо раньше, и некоторые, повинуясь своим убеждениям, покинули свою церковь. II Ватиканский собор дал такую свободу истолкования Священного Писания в церкви, что никто не знает, что из этого выйдет. Мы молимся о том, чтобы под Божьей рукой все это привело к глубокой трансформации, согласно учению Библии. Однако в некоторых местах возникает тревожная обратная тенденция — богословский либерализм, который по решительности можно сравнить с самыми радикальными либералами протестантских традиций. Возможно также, что вообще победа отойдет к силам реакции.

Нам приходится с сожалением признать, что поскольку Рим горделиво заявляет о своей постоянной неизменности (semper eadem, всегда тот же. — Примеч. пер.), ни одна из его определенных когда–то доктрин официально еще не получила нового определения. Это логическое следствие притязаний Рима на непогрешимость. Всем понятно, что если какое–то высказывание непогрешимо, то изменить его невозможно. Мы должны по крайней мере отметить, что какие бы изменения и преобразования там ни произошли, в них не было ни малейшего открытого отрицания каких–либо утверждений или доктрин, принятых в прошлом. Не было никакого публичного и покаянного признания прошлых грехов и ошибок, хотя и для церкви, и для каждого отдельного человека покаяние является незаменимым условием примирения. Вместо этого современные богословы Рима колеблются между прогрессивными и консервативными веяниями, обнажая тем самым болезненное напряжение внутри церкви. Время от времени Рим обращается со словами ободрения к ученым–богословам, изучающим Библию, и это позволяет надеяться, что когда–нибудь Католическая церковь наконец позволит Писанию рассудить и изменить в ней все, что необходимо. Но тут же эта трепещущая надежда оказывается задушенной реакционными высказываниями «старой гвардии».

Поразительным примером стал так называемый символ веры «Божьего народа», составленный папой Павлом. Всем, кто считает, что сейчас между Римско–католическими и Реформатскими церквами нет явно видимой разницы, необходимо тщательно взвесить следующие обстоятельства.

Был последний день июня 1968 года. Около пятидесяти тысяч человек собралось на площади святого Петра в Риме на празднование мессы, которая должна была отметить конец «года веры», провозглашенного папой Павлом, а также начало шестого года его «царствования». Это происходило за несколько дней до того, как в Уппсале открылась четвертая Ассамблея Всемирного совета церквей, — некоторые наблюдатели считают этот факт значительным. Папа воспользовался этим событием, чтобы провозгласить исповедание веры, которое он сравнил с исповеданием, произнесенным апостолом Петром в Кесарии Филипповой. Он решил это сделать, как он сказал, из–за некоторого «беспокойства, появившегося в определенных кругах в связи с верой», а также потому, что «даже католики позволяют себе поддаться некоему стремлению к переменам и новшествам». Он начал с расширенного объяснения Никейского символа веры, излагая историческую веру всей церкви в «единого Бога, Отца, Сына и Святого Духа». Затем последовали слова о Марии, матери Иисуса, где в самых ясных выражениях говорилось о ее постоянной девственности, непорочном зачатии и телесном вознесении. Далее было сказано: «Мы верим, что блаженная Матерь Божия, новая Ева, Матерь церкви, и на небесах продолжает оставаться Матерью по отношению к членам Тела Христова, содействуя рождению и росту Божьей жизни в душах искупленных». Затем небесная Церковь была названа «множеством собранных вокруг Иисуса и Марии в раю» [12] .

12

These quotations are taken from 'The «Credo» of the People of God' as recorded in The Tablet of 6 Iuly 1968, pp. 681–683.

В этом исповедании также содержалось бескомпромиссное утверждение непогрешимости папы и епископов: «Мы верим в непогрешимость Преемника Петра, когда он учит ex cathedra как Пастырь и Учитель всех верных, каковою непогрешимостью несомненно осенены и епископы, когда они вместе с папой исполняют высшее служение». Из этого ясно, что новое понятие «коллегиальности», объемлющее всех епископов, не отменило учения о непогрешимости, но расширило его. Далее провозглашалась единственность Римско–католической церкви: «Мы лелеем надежду на то, что те христиане, которые еще не вошли в общение с единственной единой Церковью, однажды объединятся в одно Стадо с единым Пастырем» [13] .

13

These quotations are taken from 'The «Credo» of the People of God' as recorded in The Tablet of 6 Iuly 1968, pp. 681–683.

Ближе к концу исповедания речь зашла о мессе, и папа недвусмысленно подтвердил доктрину пресуществления и жертвы евхаристии: «Мы верим, что месса… это Голгофская Жертва, во время причастия присутствующая на нашем жертвеннике. Мы верим, что… хлеб и вино, освященные священником, преобразуются в тело и кровь Христа, во славе Царствующего на небесах. Мы верим, что таинственное присутствие Господа за всем тем, что продолжают воспринимать наши физические чувства, является истинным, реальным и существенным. Христос может таким образом присутствовать в этой Святыне только посредством преобразования в Его тело самой сущности хлеба и преобразования в Его кровь самой сущности вина, оставляя неизменными только те качества хлеба и вина, которые могут ощущаться нашими органами чувств. Это таинственное преобразование Церковь справедливо называет пресуществлением… В самой же реальности, независимо от нашего сознания, хлеб и вино перестали существовать после освящения, и перед нами оказываются драгоценные тело и кровь Господа Иисуса в обличий элементов причастия — хлеба и вина… Единственное и неразделенное существование Господа во славе на небесах… остается и присутствует после Жертвы в блаженном Причастии, которое, находясь в святилище, является живым сердцем каждой из наших церквей. И это наш счастливый долг — почитать и любить в блаженном воинстве, которое видят наши глаза, воплощенное Слово, Которого мы не видим, и Того, Кто, не покидая небес, являет Свое присутствие среди нас» [14] .

14

These quotations are taken from 'The «Credo» of the People of God' as recorded in The Tablet of 6 Iuly 1968, pp. 681–683.