Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
Удалив торчащие из тела осколки, я перевернул старика на спину и осмотрел его руки. К тому времени свет в зале уже горел. Сбегав за аптечкой, припасённой мной заранее, я повыковыривал ножом из ладони «спецназовца» крупные и мелкие осколки, залил йодом, наложил и забинтовал. Как не странно, левая рука порезана не была. Вот, что значит, — специальная подготовка! Ушёл в перекат, мать его!
Правая рука, действительно имела перелом предплечья, ибо вспухла.
Раздев старика и убедившись, что предположения о спине совпали с её фактическим
— Н-е-е… Голову не ушиб, — проговорил Семёныч, одеваясь.
— Ну, и что мне теперь с тобой делать, парашютист ты этакий? — спросил я. — Высота ниже минимальной, а ты прыгаешь, руки ломаешь!
— Нормально, Женёк. Сухожилия, вроде, целы. А это — главное. Чуйка работает. По касательной прошло. Пальцы ещё держат, бля. Иначе бы пи*дец рукам. Ой! Извини, Женёк! Что-то я с тобой по-взрослому заговорил. Ловко ты меня обработал и забинтовал. А делать ничего не надо. Завтра в травмпункт пойду. Скажу, поскользнулся, упал, закрытый перелом.
— Кстати о гипсе… Сейчас я тебе что-нибудь типа шины организую.
Открыв «кладовку» под сценой, я нашёл там картонную коробку в которой лежала ионика и отрезал ножом кусок. Согнув гофрированный картон в виде трубки, наложил его Семёнычу на руку и забинтовал.
— Ловко! Я бы и не допетрил! Молодец! Эх… Болит, зараза! Жаль мы всю водку с Петровичем выпили, — вздохнул парашютист-неудачник.
Я хмыкнул.
Водка, допустим, у меня есть, но ты уверен, что завтра в травмпункте тебя нормально примут с таким свежим выхлопом.
— Херня! — махнул Семёныч рукой, скажу, не стал тревожить ночью и дома боль снимал. Рука сломана — факт. Куда им деваться? Доставай заначку, Женёк! Болит всё, терпежу нет!
Поднявшись на сцену и нырнув в «закрома», достал поллитровку и отдал её, поднявшемуся на подиум Семёнычу.
— Закуски нет, — огорчился я.
— Ничего, мы водичкой запьём. Сгоняй?!
Я сгонял к умывальникам и набрал в опустевший электрический чайник воды из под крана. Принёс Семёнычу, тот дёрнул пробку за козырёк, вскрыл бутылку и прямо из горла её ополовинил.
— Ты тоже ловкач! — покрутил я головой. — Я бы так не смог…
Семёныч закашлялся от смеха.
— Ну, ты, бл, Женёк! Смерти моей хочешь? Не смог бы он! Кхэ-кхэ-кхэ! Какие твои годы? Подрастёшь — научу, дай Бог мне дожить! Хороший ты пацан, Женёк! Жаль мне старуха детишек не дала и сама, зараза, рано ушла. А мне тяжко одному, Женька! Ох, как тяжко! Особенно теперь! Ложишься спать и не знаешь… Кхэ-кхэ-кхэ!
— Не дрейфь, Семёныч. К нам приходи! Мамка хорошо о тебе отзывается. Не нарадуется на лоджию, что вы с Петровичем соорудили. Приходи! Можешь и у меня ночевать! Мамка не против! Я спрашивал, чесслово!
— Иди ты! Правда, что ли?!
— Не вру, Семёныч. Мне кажется даже, что ты ей нравишься.
— Тьфу на тебя, Женька! Охренел, что ли! Женить меня хочешь?! Кхе-кхе-кхе!
Я подошёл и стукнул его в спину.
— У, бля! Ты что?! Больно. Чуть душу не выбил! Ни чего себе ударчик у тебя!
— Не будешь плеваться на меня!
— Да, когда, же я в тебя плюнул? — удивился старик.
— «Тьфу на тебя» ты сказал?
— А-а-а… Ты это? Кхе-кхе-кхе… На базаре поймал?
— А то? Спать будем? Ложись на раскладушку!
— Зачем? С неё вставать легче.
— С раскладушки? Шутишь? Не-е-е… Какой мне сейчас сон лёжа? Сяду у стеночки… Подремлю… Только свет погаси…
Я погасил свет, и мы продолжили коротать ночь.
Утром Семёныч уехал на «Буханке», увезшей не только его, но и костюмы зверей и «Акаи»: пару дек и пару усилителей. А я, сидя дома, задумался о том, что надо на квартиру ставить сигнализацию прямо уже сейчас. Телефон обещали подключить пятого января, на пятое мы вызвали и техников вневедомственной охраны. Но до пятого нашу квартиру могли «выставить» в любой момент. Придётся дома сидеть. ТО никто на районе не знал, что у меня полная квартира японской аппаратуры, теперь знают все, и не только в нашем районе, но, наверное, и «высоко в горах».
— Надо мастерскую делать где-то поближе к центру, — подумал я и крикнул. — Мам!
Мать появилась, как Сивка Бурка Вещья Каурка. Мне даже стало стыдно. Но я устал за эту ночь и, честно говоря, сидел и не мог подняться с дивана. Мать знала о наших с Семёнычем ночных приключениях и только-только успокоилась, а то всё порывалась бежать звонить в милицию. Знала, что я уставший, потому и откликнулась.
— Что, сынок?
— Слыш, мам, а что ты думаешь, если я на время каникул перееду к Семёнычу. Ты видишь, у него правая рука совсем никудышная, а левая вверх не поднимается. Как он сам управится?
Мать посмотрела на меня очень внимательно и как-то напряжённо.
— Хотела поговорить с тобой позже, но как видно, придётся сейчас. Ты как к Евгению Семёнычу относишься?
У меня ёкнуло сердце.
— Нормально отношусь. А что?
— Ну, как?
— Да, ты что, мам?! Нормально, говорю. Друг он мне настоящий…
Мать странно улыбнулась.
— Это хорошо… Мы, понимаешь, с Евгением Семёнычем тоже, э-э-э, подружились. Поэтому пусть он кнам приезжает и живёт в твоей комнате. Всё равно… Э-э-э… Вы… Э-э-э…
Мать покраснела.
— Понимаешь, мам, — я поморщился, не зная, как ей сказать, то, что хотел, а она вдруг замахала на мня руками и чуть не заплакала.
— Ты, что? Успокойся! Я хотел сказать, что тогда будет лучше, если Семёныч тут поживёт в моей комнате, а я у него. Не хочу я, чтобы сюда музыку возили. Не квартира, а магазин какой-то…
А ты поухаживаешь за ним. Он хороший. А я и сам справлюсь. Ты же знаешь. Я себе и борщ сварю, и кашу, и картошку пожарю. Тебе за одним мужиком легче будет ухаживать. А ему помочь надо. Он же меня защищать бросился. Думал, что меня там убивают.