Джордж Байрон. Его жизнь и литературная деятельность
Шрифт:
В отношениях со своими школьными друзьями Байрон всегда обнаруживал благородство и великодушие, иногда доходившие чуть ли не до героизма, как это показывает следующий трогательный случай. Одним из товарищей и приятелей его в Харроу был, между прочим, Роберт Пиль, впоследствии знаменитый государственный деятель Англии. Байрону пришлось раз быть свидетелем того, как его маленького друга жестоко хлестал кнутом по голой руке один из больших буянов школы за то, что он не исполнял какого-то данного ему приказания. Жалобные крики бедного Пиля причиняли Байрону страшную душевную боль, но он знал, что ему невозможно было справиться с гораздо более сильным мучителем его друга, – даже подходить близко к тому было бы опасно… Но, наконец, он не в силах был более выдержать и, приблизившись к месту экзекуции с глазами, полными слез, дрожавшим от страха и негодования голосом робко спросил буяна, не может ли тот сказать ему, сколько затрещин он намерен влепить его другу. «А тебе зачем это знать, негодный мальчишка?» – с удивлением спросил тот. «А затем, – отвечал Байрон, протягивая свою руку, – что, если вам угодно, я готов получить за него половину…» За такую самоотверженность и благородство Байрона очень любили в Харроу, и за последние годы своего пребывания там он пользовался огромной популярностью среди школьников. Но зато в первые полтора года жизнь его в школе была довольно-таки несладкой. Школьники очень не любили его, пока не узнали ближе; вечно смеялись, а иногда даже жестоко и глупо подшучивали над ним. «Я был сначала самым непопулярным
Отношения между Байроном и его любимыми товарищами не были похожи на обыкновенную дружбу между мальчиками. В них было слишком много женственного; они скорее походили на ту дружбу, какая бывает между молоденькими институтками: та же болезненная сентиментальность, те же слезы, ревность, ссоры из-за пустяков и следовавшие за ними нежные примирения. Байрон однажды, например, жестоко обиделся на одного из школьных друзей своих за то, что тот в письме к нему назвал его «мой дорогой Байрон» вместо «мой дражайший Байрон»… Первые стихотворения его полны нежных обращений к любимым школьным товарищам. После его смерти среди оставшихся бумаг были найдены тщательно сохранявшиеся им письма, которые он получал в детстве от товарищей. На тех из детских посланий, на которых авторы их забыли написать числа, они были много лет спустя поставлены на память заботливой рукой Байрона.
О ректоре школы Байрон также сохранил самое светлое воспоминание. «Д-р Друри, – говорит он в своем дневнике, – лучший и добрейший из всех друзей, которых я когда-либо имел. Я до сих пор еще продолжаю смотреть на него, как на отца…» У профессоров школы Байрон пользовался не совсем незаслуженной репутацией лентяя, вряд ли способного чему-нибудь научиться. Главными предметами преподавания в школе были древние языки и математика, а именно к этим-то наукам Байрон и чувствовал непреодолимое отвращение. Зато в шалостях и во всякого рода проказах он всегда бывал первым. Когда д-р Друри ушел из школы и на его место назначен был Батлерс, все горячие поклонники старого ректора считали своим долгом доказывать свою любовь и верность ему упорным неповиновением его преемнику. Вождем бунтовщиков был выбран Байрон, который, по мнению своих товарищей, обнаружил в этом случае необыкновенные таланты полководца. Он продолжал относиться враждебно к новому ректору еще долго после того, как его армия уже сложила оружие. Но тот же Байрон умел иногда быть и очень благоразумным и сдерживать товарищей, когда они в своих шалостях заходили уж слишком далеко. Когда, например, во время бунта против нового ректора школьники захотели поджечь одну из классных комнат, он удержал их от этого, заметив, что вместе с комнатой сгорят и украшающие ее стены имена тех знаменитых предшественников, которые до них учились в Харроу. Свободное от школьных занятий время Байрон большей частью посвящал чтению, так как из-за своей хромоты он мог принимать участие только в очень немногих играх своих товарищей. На небольшом церковном кладбище, находящемся рядом со школой в Харроу, есть могила, которую теперь любят посещать почитатели Байрона. Эта могила во время его пребывания в Харроу была известна среди школьников как «могила Байрона», так как на ней обыкновенно любил сидеть в свободные часы будущий великий поэт. Здесь Байрон просиживал нередко по несколько часов, занимаясь чтением или же любуясь чудным видом, который открывается с этого места. Сюда же он приходил обыкновенно и в минуты непонятной тоски; устремив взор свой вдаль, юноша предавался здесь меланхолическим размышлениям и первым поэтическим мечтам. Здесь он, пятнадцатилетним мальчиком, написал в предчувствии грядущей славы следующие замечательные строки:
Пусть имя лишь мое отметят на могиле!Когда ж оно не может прах мой честью увенчать,—Я не хочу, чтобы мои дела затмилаИная слава… Имя привлекатьДолжно людей туда, где будет прах мой скрыт:Забудет имя мир, – пусть будет прах забыт!Во время летних каникул 1802 года Байрон в первый раз увидел свою сестру Августу. Она с четырехлетнего возраста жила у родных своей покойной матери, и, когда ее увозили от отца и мачехи, брату ее было всего несколько месяцев от роду. Теперь ему уже было 14 лет, а ей —18. Байрон сначала был сильно разочарован в своей сестре: он ожидал встретить необыкновенную красавицу, а она оказалась просто некрасивой. Но, познакомившись с ней ближе, он полюбил ее простое, но чрезвычайно милое лицо и был очарован ее ангельским характером. Нежная дружба, начавшаяся между ними в то время, не прерывалась более и не ослабевала до самой смерти Байрона; она, напротив, укреплялась с каждым годом и становилась нежнее и трогательнее, по мере того как жизнь поэта все более и более омрачалась…
Через год после свидания с сестрой Байрон влюбился в третий раз. Он проводил летние каникулы 1803 года в Ноттингеме, куда опять переехала его мать. В нескольких километрах от этого города и в близком соседстве с Ньюстедским замком жило в своем имении Эппизли богатое, аристократическое семейство Чеворт, родственники того Чеворта, который был убит на дуэли с двоюродным дядей Байрона. С этим семейством молодой ньюстедский лорд познакомился еще в Лондоне, а когда он приехал на каникулы в Ноттингем, то стал часто посещать его в Эппизли. Он в короткое время сошелся с Чевортами очень близко, стал проводить у них целые дни и нередко даже оставался у них ночевать. Большую часть своего времени в Эппизли Байрон проводил в прогулках верхом вместе с очаровательной мисс Чеворт, единственной наследницей его гостеприимных хозяев. По возвращении с прогулок домой мисс Чеворт обыкновенно садилась за рояль и играла тайному обожателю своему его любимые вещи. Пятнадцатилетний Байрон чувствовал себя в такие минуты счастливейшим из смертных и утопал в восторге как от музыки, так и еще более от музыкантши. Только одно обстоятельство отравляло его счастье: он знал, что сердце мисс Чеворт уже принадлежало в это время другому. Но он все-таки надеялся. По уши влюбленному школьнику казалось, что он производил сильное впечатление как своей наружностью, так и своими разговорами. Он старался разыгрывать перед мисс Чеворт роль женского сердцееда и, для того чтобы окончательно поразить ее, показал ей однажды, в виде доказательства своих прочных успехов у женщин, локон, данный ему одной из его многочисленных жертв. Это был тот самый локон, который он получил всего лишь три года до того от своей прелестной кузины Маргариты Паркер, в которую он был тогда так страстно влюблен и которую много лет спустя после своего третьего романа все еще с такой нежностью вспоминал в своем дневнике. Но все надежды и старания юного Байрона были тщетны. Мисс Чеворт, которая была на два года старше своего обожателя и на много лет опытнее его, в душе хохотала над влюбленным школьником. Она не без основания находила наружность этого чересчур полного юноши, с толстыми щеками и заплывшими жиром глазами, далеко не романтической, а его самоуверенное ухаживание по меньшей мере смешным. Развязка романа, однако, наступила гораздо скорее, чем Байрон ожидал, и была более жестока, чем он этого заслуживал. Влюбленный юноша имел несчастье однажды ночью нечаянно подслушать, как в соседней комнате предмет его пламенной страсти спокойно заметил своей горничной: «Неужели ты в самом деле воображаешь, что я обращаю серьезное внимание на этого хромого мальчика?» Эти ненамеренно жестокие слова, как громом, поразили Байрона. Несмотря на поздний час, он моментально выскочил на двор и пустился бежать куда глаза глядят. Он пришел в
Мэри Чэворт.
Байрон после этого встретился с мисс Чеворт еще раз летом следующего года. Это свидание их, оказавшееся последним, произошло на одном из холмов близ Эппизли. Байрон имел тогда вид совершенно спокойный, хотя на душе у него было далеко не весело. «Когда я увижу вас в следующий раз, – сказал он ей, прощаясь, – вы уже, вероятно, будете замужем». – «Да, надеюсь», – спокойно ответила та.
Так окончился третий роман в жизни Байрона и его последняя истинно романтическая любовь…
Глава III. В университете. Первые произведения
В октябре 1805 года Байрон распростился с Харроу, после четырехлетнего пребывания там, и отправился в Кембридж для поступления в старинный университет, составляющий славу этого города. Чувства, с которыми 17-летний юноша покидал любимую школу, были далеко не радостными. «Когда я в первый раз приехал в университет, – говорит он в своем дневнике, – новая обстановка произвела на меня удручающее впечатление. Мне страшно не хотелось покидать Харроу. Еще за несколько месяцев до отъезда я уже начал с мучительной тоской считать дни, которые мне оставалось пробыть там. Я всегда ненавидел Харроу, но в последние полтора года я полюбил его. Затем, мне хотелось поступить в Оксфорд, а не в Кембридж; и, наконец, я был совершенно одинок в этом новом для меня мире… Сознание того, что я уже больше не был отроком, доставляло мне одно из самых мучительных ощущений, какое мне приходилось когда-либо до этого или после этого испытывать».
Это удрученное состояние Байрона продолжалось, однако, недолго. Он мало-помалу вошел в колею новой жизни и стал чувствовать себя в Кембридже если не лучше, то, во всяком случае, и не хуже, чем раньше в Харроу.
Жилище Байрона в пору учебы в Тринити-колледже, Кембридж.
Одиночество его тоже не было особенно продолжительным. Он скоро нашел себе друга в лице одного из хористов университетской церкви, очень чувствительном юноше, который был моложе его на два года. Эта первая университетская дружба была для него еще большею «страстью», чем предшествовавшие школьные дружбы. Уехав из Харроу с очень скудным запасом знаний, Байрон по прибытии в Кембридж не выказывал ни малейшего желания хоть сколько-нибудь увеличить их. Это объясняется, впрочем, тем обстоятельством, что обучение в Кембриджском университете, в сущности, было только продолжением обучения в Харроу. Там тоже главными предметами преподавания считались классические языки и математика. Нисколько не удивительно поэтому, что Байрон продолжал ненавидеть в университете науки, к которым он чувствовал отвращение еще в школе. Но в Кембридже он занимался науками, даже еще меньше, чем в Харроу, потому что там он был свободнее и независимее, чем в школе. Байрон, в сущности, не учился в университете, а только жил в нем, так как большую часть своего времени проводил вне его и возвращался туда только спать. Он занимал в Кембридже прекрасно меблированные комнаты и держал собственного лакея. По вечерам у него часто собирались любимые товарищи, и тогда молодая компания проводила время (часто всю ночь) в чтении, разговорах, пении и игре на разных музыкальных инструментах; бывали и попойки; немало отдавалось времени и картам. Днем Байрон занимался обыкновенно всякого рода доступным ему спортом: ездил верхом, стрелял в цель или плавал в узкой, но очень глубокой местной речке Кэм. Он тогда уже славился как замечательный пловец. Байрон любил проводить целые часы в воде, упражняясь в плаванье и выделывая там всевозможные штуки: например, бросал в воду, в самых глубоких местах реки, разные мелкие вещицы и затем, ныряя, доставал их со дна. Он был настолько же ловок в воде, насколько неловок на суше. При виде Байрона, легко и грациозно плывущего в воде, никому из не знавших его и в голову не приходило, что этот же самый юноша не мог сделать и сотни шагов на суше без усталости и мучительнейшей боли в ногах. Но большую часть своего времени, иногда даже по несколько месяцев подряд, Байрон все-таки проводил вне Кембриджа, так как ненавидел свой университет с его науками, профессорами и начальством и даже никогда не считал нужным скрывать этого. Он держал себя с университетским начальством надменно и дерзко и в короткое время успел внушить ему страшную ненависть к себе. Оно смотрело на него и на его друзей как на самый вредный, даже опасный элемент в университете и с нетерпением ожидало, когда он уберется оттуда. В продолжение всей своей последующей жизни Байрон не переставал отзываться с ненавистью о своей бывшей alma mater и ее жрецах и жестоко «отделывал» их при всяком удобном случае в своих сочинениях.
Летом 1806 года Байрон отправился из Кембриджа в Соутвел, где тогда проживала его мать. В этом небольшом городе он пробыл почти целый год, время от времени отлучаясь оттуда только на несколько дней в Лондон и в другие места. В своем университете он в течение всего этого года даже и не показывался. В Соутвеле Байрон скоро сошелся очень близко с прекрасным семейством Пигота и с просвещенным пастором Бичером. К соседним дворянам он никогда не ездил, несмотря на их неоднократные приглашения, и старался держаться в стороне от людей своего класса, отчасти вследствие крайней застенчивости, преимущественно же оттого, что стеснялся несоответствия своих ограниченных материальных средств с положением в обществе. Зато у Пиготов он чувствовал себя прекрасно: бывал у них каждый день, принимал участие во всех домашних празднествах и даже посещал вместе с ними их знакомых. В их кругу он был прост, мил, добродушен и нисколько не застенчив. Но стоило только ему услышать, сидя у Пиготов, что к ним пришел кто-то, с кем он не был знаком, – и прежняя застенчивость внезапно овладевала им опять: он нередко в ужасе выскакивал из окна, чтобы не встретиться с новым чело веком.
Как и в Кембридже, любимыми занятиями Байрона в Соутвеле были плаванье, стрельба в цель и верховая езда. Но, кроме этого, он еще занимался здесь очень усердно чтением и сочинением стихов. Он начал писать стихи еще в Кембридже, но только в Соутвеле это стало для него обычным и регулярным занятием. Как и в течение всей своей последующей жизни, в этот самый ранний период своей творческой деятельности он любил посвящать музе преимущественно ночи; ложился спать очень поздно и вставал поздно. После завтрака Байрон обыкновенно отправлялся к мисс Пигот, которая исполняла для него роль переписчика, и отдавал ей плоды последней ночи; затем посещал пастора Бичера и беседовал с ним о литературе или читал ему свое последнее произведение. Остаток дня он посвящал любимым физическим упражнениям, а вечера большей частью проводил в семействе Пиготов, слушая игру хозяйки на рояле; иногда юный поэт вместе с нею и под ее аккомпанемент пел свои любимые народные песни. Наедине с матерью он старался оставаться как можно меньше, во избежание ссор с ней. Но ссоры все-таки бывали, а иногда даже и довольно крупные. Они происходили обыкновенно ночью, когда Байрон бывал дома. Однажды они поссорились так жестоко, что после этого каждый из них опасался, как бы другой в отчаянии не лишил себя жизни; тайно один от другого они посетили в эту же ночь местного аптекаря, осведомляясь в страшной тревоге, не брал ли другой яду, и прося не отпускать ему в случае, если он придет за ним.