Джуд незаметный

Харди Томас

— Смотри же, не отпускай ее! — крикнул он из темноты вслед Филотсону.

— Да, да! — донеслось в ответ.

Но когда Фидотсон остался один под покровом ночи, в полной тишине, нарушаемой лишь журчаньем ручейков, сбегавших в Стаур, он прошептал:

— Итак, дружище Джиллингем, у тебя не нашлось более убедительных доводов!

А Джиллингем, возвращаясь домой, бормотал:

— Выпороть ее хорошенько, чтобы опомнилась, — вот и все!

Наутро за завтраком Филотсон сказал Сью:

— Можешь уходить с кем хочешь. Даю тебе полное и безоговорочное

согласие.

Придя к такому заключению, он все больше и больше убеждался в его правильности. Спокойное сознание, что он исполняет долг перед женщиной, которая находится всецело в его власти, заглушало в нем тоску расставания с ней.

Прошло несколько дней, и настал вечер, когда они в последний раз сели ужинать вместе. Небо было облачное, дул ветер, редко затихающий в этой возвышенной местности. В памяти Филотсона надолго запечатлелась тонкая гибкая фигурка Сью, когда она вышла в тот вечер к чаю, ее бледное, осунувшееся лицо с выражением трагической обреченности, сменившей ее былую жизнерадостность, и то, как она, сидя за столом, бралась то за один, то за другой кусок, но ничего не могла есть. Ее нервность объяснялась боязнью как-нибудь задеть Филотсона, хотя на посторонний взгляд могло показаться, что она недовольна необходимостью терпеть общество Филотсона и в эти последние минуты.

— Ты бы съела ветчины или яйцо, взяла бы что-нибудь к чаю. Нельзя же отправляться в дорогу, не съев ничего, кроме хлеба с маслом!

Она взяла ломтик ветчины; разговор шел лишь об обычных хозяйственных делах: где лежат ключи от шкафов, какие счета оплачены и все такое прочее.

— Я ведь холостяк по натуре, Сью, — сказал Филотсон, мужественно стараясь рассеять ее смущение. — Мне не так уж скучно будет без жены, не то что другим мужчинам, которые быстро привыкают к семейной жизни. К тому же меня сейчас увлекает мысль написать книгу "Римские древности в Уэссексе", это заполнит мой досуг.

— Если ты пришлешь мне часть, рукописи для переписки, я охотно сделаю это, как прежде, и в любое время, — с кроткой готовностью сказала она. — Мне очень хотелось бы чем-нибудь помочь тебе… как другу.

— Нет, — после некоторого раздумья сказал Филотсон, — если уж расставаться, так совсем. Вот почему я не спрашиваю тебя ни о твоих намерениях, ни даже об адресе. Кстати, тебе в дорогу нужны деньги. Сколько тебе дать?

— Что ты, Ричард! У меня и в мыслях не было уезжать от тебя на твои деньги! Да мне деньги и не нужны, на первых порах мне хватит своих, а там поможет Джуд…

— О нем я ничего не хотел бы слышать. Ты абсолютно свободна и можешь действовать по своему усмотрению.

— Я хочу только сказать, что я взяла с собой две смены белья и кое-что из моих личных вещей. Прошу тебя, загляни в мой чемодан, пока он не заперт. Кроме того, есть еще небольшой сверток, который пойдет в чемодан Джуда.

— С какой стати я буду осматривать твой багаж! Я готов отдать тебе три четверти всех вещей, чтобы они не обременяли меня. Мне дороги только вещи, принадлежавшие моим родителям. Все остальное можешь забрать, когда тебе вздумается.

—

Этого я никогда не сделаю.

— Твой поезд отходит в половине седьмого? Сейчас без четверти шесть.

— Ты… Ты, кажется, не очень огорчен, что я уезжаю, Ричард?

— Пожалуй, что нет.

— Я очень, очень признательна тебе за то, что ты так поступил. Как ни странно, но с тех пор, как ты опять стал для меня не мужем, а только моим старым учителем, я почувствовала, как сильно привязана к тебе. Не буду уверять, что это любовь, ты знаешь, что нет, но ты дорог мне как друг. Во всяком случае, я действительно считаю тебе своим другом.

Сью прослезилась при этих словах, но тут как раз подошел омнибус, идущий на станцию. Филотсон уложил наверх ее багаж, помог ей сесть и сделал вид, будто целует ее на прощанье: она поняла его и ответила тем же. Видя, как спокойно они прощаются, кондуктор омнибуса решил, что Сью уезжает куда-нибудь погостить.

Вернувшись домой, Филотсон поднялся наверх и открыл окно, выходящее в ту сторону, куда ушел омнибус. Стук колес скоро замер вдали. С искаженным, как от боли, лицом Филотсон спустился вниз, надел шляпу, и выйдя из дома, прошел около мили в том же направлении. Потом внезапно повернул и пошел обратно.

Не успел он войти в дом, как из комнаты окнами на улицу раздался голос Джиллингема:

— Я никак не мог достучаться, увидел, что дверь открыта, вошел и устроился здесь. Я ведь обещал зайти, помнишь?

— Да, Джиллингем, и я очень рад, что ты пришел именно сегодня.

— Как поживает миссис…

— Очень хорошо. Она уехала — только что уехала. Вот чашка, из которой она пила всего час назад, а вот тарелка, с которой… — Он почувствовал комок в горле и, отвернувшись, молча стал сдвигать посуду в сторону. — Кстати, ты пил чай? — через некоторое время спросил он более твердым тоном.

— Нет… то есть да… Но это неважно, — в замешательстве проговорил Джиллингем. — Так ты говоришь, Она уехала?

— Да… Я жизнь за нее готов отдать и не могу поступить с нею жестоко даже именем закона. Как я понял, она уехала к своему возлюбленному. Не знаю, каковы их намерения. Знаю только, что дал ей полное согласие на все.

Филотсон произнес это так твердо и убежденно, что Джиллингем счел за лучшее воздержаться от возражений.

— Может, мне уйти? — спросил он.

— Нет, нет. Очень хорошо, что ты пришел. Сейчас мне надо убрать кое-какие вещи. Ты поможешь мне?

Джиллингем согласился; учитель прошел с ним наверх и принялся вынимать из комода оставленные женой вещи и укладывать их в большой баул.

— Она не захотела взять с собой все, что я предлагал. Но раз уж я решился дать ей свободу, пусть так и будет.

— Немногие мужчины пошли бы на такое.

— Я все обдумал и больше не намерен обсуждать этот вопрос. Я держался и держусь самых старозаветных понятий о браке и, в сущности, никогда не задумывался над его нравственной стороной. Но, столкнувшись лицом к лицу с некоторыми фактами, я был не в силах им противостоять.