Джунгли
Шрифт:
Таков был закон этой страны, таково было ее правосудие! Юргис выпрямился, дрожа от обуревающих его чувств, сжав кулаки и подняв руки; душа его пылала возмущением и ненавистью. Тысяча проклятий этой стране и ее законам! Правосудие тут было ложью, отвратительной, грубой ложью, такой черной и гнусной, что она могла существовать только в мире кошмаров. Оно было притворством и омерзительной насмешкой. В нем не было ни справедливости, ни законности, ничего, кроме насилия, угнетения, произвола и безжалостного, безграничного самовластия! Его растоптали, выпили из него все соки, убили его старика отца, унизили и опозорили жену, запугали и разрушили всю семью. Теперь с ним покончили, он ведь больше не нужен.
Эти полуночные часы были поворотными в жизни Юргиса: они положили начало его мятежу, его отщепенству, его неверию. У него не хватало знаний, чтобы проследить социальное преступление до его далеких истоков, он не понимал, что его раздавило нечто, именуемое «строем», что именно мясные короли, его хозяева, купили законы страны и с судейского кресла так бессердечно решили его судьбу. Он знал только, что с ним поступили несправедливо, что с ним поступил несправедливо весь мир, что вся мощь закона и общества обращена против него. И с каждым часом душа его становилась все чернее, с каждым часом в ней рождались все новые мечты о мести, о бунте и яростная безудержная ненависть.
И зла ростки, как сорняки, В стенах тюрьмы цветут, А Доброта и Красота Зачахнут и умрут. Отчаянье и бледный Страх Ворота стерегут.Так писал поэт, которому дано было испытать правосудие этого мира.
И прав закон или не прав — Не мне о том судить; Одно нам ведомо в тюрьме, — Что стен не сокрушить! Пусть зорче сторожат свой ад, Чтоб злые их дела От глаз и бога и людей Тюрьма уберегла [23] .23
О. Уайльд. «Баллада Рэдингской тюрьмы».
Глава XVII
В семь часов Юргиса повели за водой и велели вымыть камеру. Он добросовестно исполнил эту обязанность, от которой большинство заключенных старалось уклониться, доводя свои камеры до такого состояния, что даже надзиратели считали нужным вмешаться. Потом ему дали опять «дурман с дрянью», после чего выпустили на трехчасовую прогулку в длинный двор с цементными стенами и стеклянной крышей. Там толпились все обитатели тюрьмы. С одной стороны было место для посетителей, отделенное от остальной части двора двумя сетками из толстой проволоки. Сетки отстояли одна от другой на фут, так что сквозь них ничего нельзя было передать. Юргис все время поглядывал в ту сторону, но к нему никто не пришел.
Вскоре после его возвращения в камеру надзиратель отпер дверь и впустил нового заключенного, щеголеватого молодого человека, стройного, голубоглазого, со светлыми усиками. Он кивнул Юргису и, когда за надзирателем закрылась дверь, критически осмотрелся.
— Ну, что ж, приятель, — сказал он, встретившись взглядом с Юргисом, — добрый день!
— Добрый
— Недурная рождественская прогулка, а?
Юргис кивнул.
Новоприбывший подошел к нарам и исследовал одеяло. Потом приподнял матрац и тут же бросил его на место.
— Черт возьми, вот это хуже всего!
Он снова взглянул на Юргиса.
— Вы как будто не спали эту ночь? Из-за насекомых, да?
— Мне в эту ночь не хотелось спать, — проговорил Юргис.
— А вы здесь давно?
— Со вчерашнего дня.
Молодой человек посмотрел кругом и поморщился.
— Здесь дьявольская вонь, — вдруг сказал он, — откуда это?
— От меня, — ответил Юргис.
— От вас?
— Да.
— Разве вас не мыли?
— Мыли, но это не отмывается.
— Что же это такое?
— Удобрение.
— Удобрение? Черт возьми! Чем же вы занимаетесь?
— Я работаю на бойнях… то есть работал. У меня вся одежда им пропиталась.
— Этот запах мне незнаком, а я-то думал, что знаю все. Скажите, за что вы сюда попали?
— Я ударил мастера.
— Ого! Вот как! А что он вам сделал?
— Он… он притеснял меня.
— Понятно. Вы, что называется, честный рабочий!
— А вы кто? — спросил Юргис.
— Я? — Собеседник Юргиса рассмеялся. — Я то, что называется «взломщик».
— А это что такое? — спросил Юргис.
— Сейфы и тому подобное.
— Ну! — с изумлением воскликнул Юргис и почтительно уставился на собеседника. — Вы их взламываете? Так я вас понял? Вы… вы…
— Да, да, — рассмеялся молодой человек, — в этом по крайней мере меня обвиняют.
Он выглядел не старше двадцати двух или двадцати трех лет, хотя Юргис впоследствии узнал, что ему было тридцать. Говорил он как образованный человек, как джентльмен.
— За это вас и посадили? — осведомился Юргис.
— Нет, — последовал ответ. — Я здесь за нарушение общественного спокойствия. Полиция злится потому, что против меня нет улик.
— Как вас зовут? — после некоторого молчания продолжал молодой человек. — Я — Дьюан, Джек Дьюан. Имен у меня больше десятка, но этим я пользуюсь в своей компании.
Усевшись на пол, он прислонился спиной к стене, скрестил ноги и продолжал болтать. Вскоре Юргис перестал его стесняться. По-видимому, он бывал во всяких переделках и не брезгал разговором с простым рабочим. В ответ на его расспросы Юргис рассказал ему свою жизнь, всю, кроме того, о чем нельзя было говорить. Его собеседник в свою очередь рассказал о себе. Он оказался отличным рассказчиком, хотя и не был особенно щепетилен в выборе сюжетов. Тюрьма, по-видимому, нисколько не влияла на его жизнерадостность. Он уже два раза отбывал наказание и относился к этому с веселым благодушием, утверждая, что ему не мешает иной раз отдохнуть от женщин, вина и профессиональных волнений.
С появлением в камере сожителя тюремная жизнь пошла для Юргиса совсем по-иному. Он не мог теперь, отвернувшись лицом к стене, предаваться своим думам; когда к нему обращались, приходилось отвечать. Кроме того, Юргису невольно нравилось разговаривать с Дьюаном — первым образованным человеком, с которым его столкнула судьба. Как было не заслушаться рассказов о ночных похождениях и опасных встречах, о пирушках и оргиях, о бешеных деньгах, прокучиваемых за одну ночь! Молодой человек смотрел на Юргиса с добродушным пренебрежением, как на жалкое вьючное животное. Он тоже испытал на себе людскую несправедливость, но, вместо того чтобы молча терпеть, отвечал ударом на удар. Он бился упорно — между ним и обществом шла война. Это был весельчак и кутила, живший на счет врага и не знавший ни страха, ни стыда. Он не всегда выходил из схватки победителем, но поражение для него не означало гибели и не обескураживало его.