Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
Окинув внимательным взглядом все окна, а окна павильона – особенно пристально, Николь вышла из своего убежища и побежала в сад к шпалере, где были развешаны на солнце кружева.
Камень, откатившись, оказался у нее на дороге по пути к шпалере; Жильбер, как и Николь, не сводил с него глаз. Жильбер увидал, как она подбила ногой камень, очень интересовавший ее в эту минуту, потом еще раз стукнула по нему, катя его перед собой, пока он не очутился возле клумбы под шпалерой.
Николь подняла руки, отцепляя кружева, и уронила одно из них, а потом стала медленно поднимать и в то же время схватила камень.
Жильбер еще ни о чем не догадывался. Однако, видя, с какой старательностью Николь очищает камень, словно гурман – орех, и снимает с него кожуру в виде бумаги, в которую он был завернут, он, наконец, понял действительную степень важности брошенного камня.
Николь и в самом деле подняла записку – ни больше, ни меньше, – в которую был завернут камень.
Плутовка проворно ее развернула, с живым интересом прочитала, опустила в карман, и кружева перестали ее интересовать – они высохли.
Жильбер покачал головой и, будучи невысокого мнения о женщинах вообще, сказал себе, что Николь оказалась на самом деле порочной особой, а он, Жильбер, рассудил здраво и совершил нравственный поступок, порвав так смело и решительно с девицей, получающей через стену записки.
Жильбер, только что открыв причину и сделав правильный вывод, осудил следствие, причиной которого, возможно, был он сам.
Николь вернулась в дом, потом опять вышла, держа руку в кармане.
Она достала ключ; Жильбер видел, как он блеснул у нее в руке. Потом она проворно сунула ключ под садовую калитку, расположенную в другом конце стены, выходившей на улицу параллельно главному входу.
– Отлично! – проговорил Жильбер. – Я понимаю: в записке назначено свидание. Николь не теряет времени даром. У Николь, стало быть, новый любовник?
Жильбер нахмурился; он испытывал разочарование человека, полагавшего, что разлука с ним будет невосполнимой потерей в сердце оставленной им женщины, но он видит, к вящему своему удивлению, что свято место пусто не бывает.
«Вот кто может нарушить все мои планы, – продолжал рассуждать Жильбер, пытаясь найти причину своего дурного расположения духа. – Неважно, я не сержусь, что нашелся счастливец, занявший мое место в сердце мадмуазель Николь».
Жильбер умел рассуждать здраво. Он сейчас же сообразил, что, став свидетелем этой сцены, о чем никто пока не знает, он получил преимущество перед Николь; он мог бы им при случае воспользоваться, потому что знал тайну Николь во всех подробностях, и она не могла бы их отрицать. В то же время она лишь догадывалась о его секрете, и ни одна подробность не могла бы обратить ее подозрения в уверенность.
Жильбер дал себе слово воспользоваться при случае своим преимуществом.
Наконец наступила долгожданная ночь.
Жильбер боялся теперь только одного: неожиданного прихода Руссо. Он опасался, что Руссо увидит его на крыше, на лестнице или просто окажется на пустом чердаке. В этом случае гнев женевского философа будет ужасен. Жильбер решил отвести от себя удары при помощи записки Он оставил ее на столике, адресовав философу.
Записка была составлена в следующих выражениях:
«Дорогой и прославленный покровитель!
Не думайте обо мне плохо. Несмотря на ваши советы и даже приказания, я все-таки позволил себе выйти. Я должен скоро вернуться, если только со мной не приключится чего-нибудь вроде того, что произошло недавно. Но если бы даже мне грозило нечто подобное или даже хуже, я должен выйти на два часа».
«Не знаю, что я скажу, когда вернусь, – думал Жильбер, – но по крайней мере господин Руссо не будет волноваться и сердиться».
Ночь стояла темная. Было душно, как обычно бывает в первые жаркие весенние дни. Небо было облачным, и в половине девятого даже тренированный глаз ничего не мог бы различить в глубине темной пропасти, в которую заглядывал Жильбер.
Внезапно юноша заметил, что ему стало трудно дышать, голова и грудь – в испарине, а это означало слабость и вялость. Осторожность шептала ему, что в таком состоянии не стоит пускаться в рискованное предприятие, требовавшее от него собрать все силы не только для успеха предприятия, но и просто для безопасности. Однако Жильбер не послушался внутреннего голоса.
В нем еще громче говорила сила воли; молодой человек по своему обыкновению ее велениям и последовал.
Жильбер намотал веревку вокруг шеи и с сильно бьющимся сердцем стал выбираться из окошка, изо всех сил уцепившись за наличник. Потом ступил на желоб и осторожно двинулся вправо к окну на лестнице. Его отделяло от окна Жильбера расстояние примерно в два туаза.
Итак, он переступал по желобу шириной не более восьми дюймов, который, хотя и поддерживался железными скобами, едва держался и оседал под тяжестью шагов. Руками Жильбер держался за черепицу, но это помогало ему лишь удерживать равновесие; в случае, если бы он сорвался, черепица не смогла бы ему помочь, потому что пальцам не за что было ухватиться. Вот в каком положении оказался Жильбер во время своего перехода по воздуху, занявшего две минуты, вернее, длившегося целую вечность.
Но Жильбер поборол страх, сила воли его была столь мощной, что он не пугался высоты. Он слышал однажды, как эквилибристу советовали смотреть не под ноги, а на десять шагов впереди себя, и если и думать о пропасти, то представляя себя орлом, то есть убеждая себя, что ее всегда можно перелететь. Кроме того, у Жильбера уже была практика: он пробирался по ночам к Николь, той самой Николь, которая обнаглела теперь до такой степени, что пользуется ключами и дверьми вместо крыш и труб.
Молодой человек вот так же переправлялся когда-то через мельничные шлюзы в Таверне и меж чердачных балок старого сарая.
Он достиг цели без малейшего трепета и проскользнул на лестницу.
И замер. С нижних этажей доносились голоса Терезы и ее соседок, разглагольствовавших о гениальности г-на Руссо, о достоинствах его книг и благозвучии его музыки.
Соседки прочитали «Новую Элоизу» и сознались, что считают эту книжку непристойной. В ответ на критику г-жа Тереза заметила, что они не понимают философского смысла этого прекрасного романа.
Соседкам нечего было возразить: не признаваться же в собственной неосведомленности!