Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
– Нечего, сир?
– Совершенно нечего!
Ришелье напустил на себя безразличный вид.
– Сир! – сказал он. – Я всегда был счастлив тем, что мог сказать себе, положа руку на сердце, что моя преданность королю совершенно бескорыстна: для меня это вопрос чести вот уже сорок лет, о чем я говорил вашему величеству; даже завистники не смогут сказать, что король когда-нибудь что-нибудь для меня сделал. Моя репутация, к счастью, безупречна.
– Вот что, герцог, просите, если вам что-нибудь нужно, но просите поскорее.
– Сир! Мне совершенно ничего не нужно, я только хочу умолять ваше величество…
– О чем?
– О том, чтобы вы изволили согласиться выразить благодарность…
– Кому же?
– Сир! Речь идет об одном лице, в так уже многим обязанном королю.
– Кто это?
– Это тот, сир, кому вы, ваше величества, оказали неслыханную честь… Ну еще бы! Когда кто-либо удостоен чести сидеть за столом вашего величества, когда этот человек имел возможность наслаждаться изысканным, живым разговором, благодаря которому вы, ваше величество, заслуженно считаетесь прекрасным собеседникам, это невозможно забыть, и к этому так быстро привыкаешь…
– Вы – настоящий златоуст, господин де Ришелье.
– Ну что вы, сир!..
– Итак, о ком вы хотите поговорить?
– О моем друге Таверне.
– О вашем друге? – вскричал король.
– Прошу прощения, сир…
– Таверне!.. – повторил король с выражением ужаса, сильно удивившим герцога…
– Что же вы хотите, сир! Старый товарищ… Он помедлил минуту.
–..чвловек, служивший вместе со мной под Виларом… Он опять остановился.
– Вы же знаете, сир, что у нас принято называть другом любого знакомого, всякого, кто не является нашим врагом: это просто вежливое слово, которое не содержит в себе зачастую ничего особенного.
– Это уличающее слово, герцог, – ядовито заметал король, – такими словами не следует бросаться.
– Советы вашего величества – это заветы, преисполненные мудрости. Итак, господин де Таверне…
– Господин де Таверне – это безнравственный человек!
– Слово дворянина, я, сир, так и думал.
– Это человек, лишенный деликатности, господин маршал.
– Да, сир, об этом я даже не стал бы и говорить. Я, ваше величество, отвечаю только за то, что знаю.
– Как, вы не отвечаете за деликатность вашего друга, старого служаки, воевавшего вместе с вами под Виларом, наконец, человека, которого вы мне представляли? Да вы знакомы с ним, по крайней мере?
– С ним – несомненно, сир, – но не с его деликатностью. Сулли говорил как-то вашему предку Генриху Четвертому, что он видел, как его лихорадка вышла из него, одетая в зеленое платье; я же готов со смирением признать, сир, что мне не довелось увидеть, как одевается деликатность барона де Таверне.
– Ну тогда я сам вам скажу, маршал, что это отвратительный человек, сыгравший омерзительную роль…
– Если это говорите вы, ваше величество…
– Да, сударь, я!
– Ваше величество облегчает мою задачу, говоря подобным образом. Нет, признаться, я заметил, что Таверне не является образцом деликатности. Но, сир, пока ваше величество не соблаговолили сообщить мне свое мнение…
– Извольте: я его ненавижу.
– Приговор произнесен, сир. К счастью для этого несчастного, – продолжал Ришелье, – у него есть мощные заступники, могущие защитить его перед вашим величеством.
– Что вы хотите этим сказать?
– Если отец имел несчастье не понравиться королю…
– И очень сильно не понравиться!
– Я и не отрицаю, сир.
– Что же вы хотели сказать?
– Я говорю, что некий ангел с голубыми глазами и светлыми волосами…
– Я вас не понимаю, герцог.
– Да это же и так ясно, сир.
Мне, однако, хотелось бы услышать ваши объяснения.
– Только такой профан, как я, может трепетать при мысли о том, чтобы приподнять краешек вуали, под которой таятся такие прелести!.. Но, повторяю, неужели нельзя простить Таверне во имя той, которая смягчает королевский гнев? О да, мадмуазель Андре, должно быть, сущий ангел!
– Мадмуазель Андре – это маленькое чудовище в физическом отношении, точно такое же, как ее отец – в нравственном! – вскричал король.
– Неужели? – остолбенев, обронил Ришелье. – Так мы, значит, все ошибались, и эта красивая внешность?..
– Никогда не говорите мне больше об этой девице, герцог! Одна мысль о ней вызывает у меня дрожь. Ришелье лицемерно всплеснул руками.
– О Господи! – воскликнул он. – До чего внешность бывает обманчива!.. Если бы ваше величество, первый ценитель королевства, если ваше величество, сама непогрешимость, не сказали бы мне этого.., я бы этому ни за что не поверил… Как, сир, можно до такой степени всех провести?
– Больше того, сударь: она страдает.., ужасной болезнью.., я попал в западню, герцог. Но ради всего святого, ни слова больше о ней, вы меня уморите!
– Боже, Боже! – вскричал Ришелье. – Я ни слова больше о ней не пророню, сир! Чтобы я уморил ваше величество!.. Как это печально! Ну что за семейка! Как не повезло бедному мальчику!
– О ком это вы опять?
– На этот раз я говорю о верном, искренне преданном слуге вашего величества. Вот, сир, настоящий образец служения своему королю, и вы справедливо его оценили. На сей раз, готов поручиться, ваша милость не ошибется.
– О ком все-таки речь, герцог? Говорите скорее, мне некогда!
– Я хочу напомнить вам, сир, – мягко отвечал Ришелье, – о сыне одного и брате другой. Я говорю о Филиппе де Таверне, храбром юноше, которому вы, ваше величество, дали полк.
– Я? Чтоб я кому бы то ни было дал полк?
– Да, сир, Филипп де Таверне ожидает полк, который вы изволили ему обещать.
– Я?
– Разумеется, сир!
– Вы с ума сошли!
– Да что вы?
– Ничего я ему не давал, маршал.
– В самом деле?