Ёбург
Шрифт:
Правда, в Челябинске «Маску скорби» всё равно не поставят. И в Воркуте не поставят. «Маска скорби» окажется лишь одна – в Магадане. Её возвели ещё в 1996 году. А Ёбург, получается, плюнул в душу старому художнику. Так нельзя.
Эрнст Неизвестный простит свой город. В 2012 году в галерее современного искусства состоится первая за долгую жизнь мастера его персональная выставка на родине. Неизвестный напишет обращение к землякам: «Ждал я эту выставку последние 25 лет. В моём сердце оставался пробел – болезненное пустое место – там отсутствовал Мой Родной Город». Теперь сердце художника успокоилось.
P. S. 9 апреля 2013 года, в день 88-летия мастера, в Екатеринбурге в старинном доме Петелиной на улице Добролюбова наконец-то откроется Музей Эрнста Неизвестного. Этого добьются Виталий Волович и Миша Брусиловский, друзья маэстро ещё по Свердловску. На открытие придут и Россель, и Чернецкий, и новый губернатор Евгений Куйвашев. Собрание будет состоять только из подлинников. Часть коллекции подарит сам Неизвестный, а часть правительство области купит на аукционе в Сингапуре. Екатеринбург допишет и эту главу Ёбурга.
«Маска скорби» для Эрнста Неизвестного воистину стала маской скорби, как у трагиков античного театра, ведь художник, сам того не желая, сыграл главную роль в экзистенциальной драме, поставленной жестоким режиссёром Ёбургом: Одиссей-то вернулся, но вместо его Итаки – другой город. Одиссей – тоже жертва утопического сознания.
Глава тринадцатая
Неспящие в Ёбурге
«Жизнь, похожая на феерверг»
Екатеринбуржцы в мейнстриме нулевых
В девяностые культурным мейнстримом были жанровые вещи: боевики, женские романы, фэнтези. На излёте лихой эпохи общество начало выяснять, что же станет мейнстримом в нулевые. Главное слово было за модной столичной тусовкой и продвинутыми телепродюсерами. Они почему-то решили, что мейнстрим определяет молодёжная аудитория – вроде как в культуре-то она компетентнее всех. Следовательно, мейнстримом разумнее считать молодёжный тренд.
Проектом, который заявил о тренде, стала программа «За стеклом» – первое российское реалити-шоу. Его показали на канале ТВ-6 осенью 2001 года. Группа юнцов 35 дней жила в особых помещениях гостиницы «Россия» под прицелом телекамер. Быт этих парней и девиц вызвал ураганный интерес общества: «За стеклом» смотрели 40 % зрителей. Такого на отечественном ТВ ещё не случалось.
Вообще-то герои «застеколья» произвели неприятное впечатление. Страна была поражена их одномерностью и банальностью, эгоизмом и апломбом. Но уж какая есть молодёжь, такая вот и есть. Интереснее всех была интриганка и оторва Марго. Она перетянула одеяло на себя, и кульминацией шоу стало не определение победителей, а секс Марго и Макса – именно это и запомнила аудитория.
Марго звали Маргаритой Семянкиной. Она была из Екатеринбурга: закончила училище культуры как хореограф, работала моделькой, певичкой и танцовщицей – говорили, стриптизёршей, и в такое, судя по шоу, вполне верилось. Марго мечтала перебраться в Москву и зацепиться на телевидении, а в анкете написала: «Хочу, чтобы у меня была жизнь, похожая на феерверг». Симпатичная самовлюблённая дурочка. Приехала в Москву поступать в Щуку, провалилась – но неожиданно по кастингу попала «за стекло». И тут-то Марго отожгла не по-детски, а как дома.
Героев «застеколья», покидающих неволю, встречали, словно космонавтов. У Марго взяли интервью все-все-все газеты и журналы: грянул «феерверг». Однако вскоре всё затихло. Страна забыла об участниках шоу точно по волшебству. Ведь важен был молодёжный тренд, а сами «застекольщики» – лишь пушечное мясо.
Марго – главный ньюсмейкер страны
Марго выйдет замуж за своего застекольного бой-френда Макса, но никого молодожёны не заинтересуют. И ничего у них не получится. Не будет ни карьеры, ни денег, ни связей, одна дурная репутация. Они сбегут в Екатеринбург, но и здесь окажется глухо, как в Москве. Марго родит от Макса ребёнка. В 2004 году несчастные застекольщики вернутся в столицу, в 2007-м разведутся, в 2010-м Марго снова выйдет замуж и будет скромно работать в танцевальной студии.
А новой жертвой мейнстрима назначили Ирину Денежкину из Екатеринбурга.
Ирина Денежкина училась на третьем курсе журфака УрГУ и писала новеллы неопределённого евроформата, вроде как истории о подростках и молодёжи, а на самом деле – никакую прозу ни о чём: «Кухня, сигареты, парк, поцелуи Дени, нелогичные и прямо так и надо будто. Кто он мне? Вот-вот… Но просто… нет, не просто. Это сложно. Это по мозгам ударило, всё сложилось, как и надо было. Как единственный правильный вариант со множеством вариантов, тёплых, солнечных, продуманных до мелочей. Р-раз – и всё. Что-то есть. Внутри. И снаружи». Короче, писательница из Денежкиной была примерно такая же, как телеведущая из Марго.
В 2002 году Денежкиной было 19 лет. Она вывесила свои тексты в Интернете, получился сборник прозы с энергичным названием «Дай мне! ( Song for Lovers)». В Сети его прочитал Станислав Зельвенский, 24-летний кинокритик из продвинутого московского журнала «Афиша». Зельвенский номинировал неизданный сборник на продвинутую литературную премию «Национальный бестселлер».
Престижная литпремия – скорее производное от моды, чем от литературы, и главное тут – соответствовать мейнстриму. Денежкина соответствовала: молодая и пишет о молодых. Импонировала и безадресная столичность её текстов: метро, музыканты, ночные клубы, пиво, цитаты на английском, секс и общение в чатах.
«Нацбест» Денежкиной не дали – зарезали в последний момент, но книжка вышла. Фурор и скандалы раскрутили Денежкину до уровня мегазвезды. Критики уже не знали, как ещё её похвалить: она и Франсуаза Саган из Екатеринбурга, и голос поколения, и новая Земфира, и Гамлет из Гарлема. У неё «сильная зелёная вегетация», «русалочья ирония», шарм дикарки, томление и снобизм тинейджера (хотя мадемуазель уже не была отроковицей), «юношеская телесность», буколика, андрогинность, неподдельность и наивное мировосприятие. В её текстах нашли искусство композиции, простоту, чистоту, свежесть, «взгляд изнутри», пластику, психологическую точность диалога, какой-то «саундтрек» и «утопический язык».
Ирина Денежкина собрала свой урожай лавровых венков и вдруг исчезла, не отработав ни одного аванса. Ей и раньше-то нечего было сказать – вот теперь она ничего и не говорила. Волей молодёжного тренда её внезапно вынесло в лидеры мейнстрима, но гребень укатился из-под её сёрфа, а она не стала догонять волну.
Молодёжный тренд как мейнстрим означал, что общество верит в прогресс, в то, что молодые изменят жизнь к лучшему, значит, им надо потакать. Хочешь быть продвинутым и прогрессивным – будь как молодой. Однако к середине нулевых выяснилось, что наступившее благополучие – вовсе не результат какого-то там прогресса, а просто нефти и газа в стране до фига. Сытость стала немного постыдной, она ведь не оплачена делами. Но отказаться от неё было невозможно.