Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография
Шрифт:
Вот потому, из одного упрямства, весной 1846 года По и начал писать серию эссе, названных им «Писатели Нью-Йорка: несколько беглых заметок, содержащих честные оценки их авторских достоинств и кое-что о них самих» для «Годис ледис бук». Собственно, По планировал издать том критических эссе «Американский Парнас», и названные очерки были первой попыткой критического разбора произведений самых знаменитых писателей современности. По бесили незаслуженные похвалы, расточаемые «недостойным» писателям, отчего временами его критика становилась чрезмерно едкой. Он бросился в яростную атаку на литературные группы и кружки, которые контролировали издательский рынок и формировали восприятие американской литературы; они представляли собой то, что По называл «прогнившей сущностью нашей повседневной критики».
О Льюисе Гейлорде Кларке, редакторе «Никербокера»,
32
Личный выпад (лат.).
К тому же некоторые из его жертв имели несчастливую привычку наносить ответные удары. Так, Льюис Гейлорд Кларк написал в «Никербокере», что По — «жалкий пьяница» и «изнуренный поденщик». Он рассказал «со слов неизвестного свидетеля», каковым, возможно, являлся сам Кларк, что «третьего дня По пришел в нашу редакцию в жалком состоянии полного отупения, и нездоровая его внешность несла на себе свидетельства неправильного образа жизни, да и говорил он довольно невразумительно… Сопровождала его пожилая родственница, которая устала ходить по жаре, но следовала за ним шаг в шаг, чтобы помешать ему напиться; однако он каким-то образом ухитрился уйти от ее недреманного ока и уже был сильно навеселе».
Но худшее было еще впереди. Томас Данн Инглиш тоже дал отповедь По в «Нью-Йорк миррор»; там нелицеприятные суждения о внешности оппонента перемежались с выпадами более серьезными; Инглиш обвинял По в мошенничестве, в получении денег без всякого на то основания и в плагиате. По немедленно подал в суд на «Миррор».
К тому времени он уже покинул город, чьи улицы его пугали, да и предлагали слишком много искушений. Чистый деревенский воздух был необходим и угасавшей Вирджинии По. В феврале семейство обосновалось около Ист-ривер. Девятилетняя соседка вспоминала, как По частенько прибегал к ее отцу «с просьбой одолжить ему лодку, и с каким наслаждением он потом налегал на весла, направляясь к маленьким островкам южнее острова Блэкуолл — его излюбленному месту». По любил воду. К этому девочка добавляла: «Он никогда мне не нравился. Я боялась его. Но мне нравилась миссис Клемм, она была хорошей, любила поговорить и отлично знала „о слабостях Эдди“, как она их называла». О Вирджинии По девочка помнила только то, что она была «бледной и хрупкой», да еще «терпеливой в своих страданиях». Маленькая девочка запомнила один разговор Вирджинии и Эдгара По. «Послушай, Эдди, — сказала Вирджиния, — когда я уйду, то стану твоим ангелом-хранителем, и каждый раз, когда ты соберешься совершить что-нибудь дурное, ты просто протяни руки вверх, и я уберегу тебя». Грустное воспоминание.
Через четыре месяца семейство По перебралось в деревню Фордхем, что находилась в тринадцати милях к северу от Нью-Йорка. Там они подыскали домик, буквально утопавший в цветах и фруктовых деревьях. По словам По, Вирджинию дом просто очаровал, и они сняли его «за ничтожную плату». Окна фасада были обращены на запад. В палисаднике цвела сирень, зрели вишни, позади дома раскинулся яблоневый сад, а за ним — лес. Дому этому суждено было стать их последним семейным пристанищем. И, как всегда, они жили на грани нищеты. Мария Клемм копала репу, предназначенную для скота. Соседи заставали ее за сбором одуванчиков и прочей зелени, пригодной для салата. «Зелень, — говаривала она соседям, — охлаждает кровь. И Эдди очень их любит». Правду сказать, у Эдди не было выбора.
Довольно
Некоторое представление о жизни По в Фордхеме у нас есть. Однажды соседка проходила мимо его дома и видела, как он рвал вишни и бросал их Вирджинии. А потом она заметила, что белое платье Вирджинии «испачкано алой кровью, такой же яркой, как вишни, которые она ловила». Не забыла она и выражение лица «Эдди», когда он на руках нес жену в дом. «Они были очень бедные», — говорила она. А Мария Клемм писала, что «у них самый прелестный дом, какой только можно вообразить. Ах, как мы невероятно счастливы в нашем милом доме! Мы все трое жили ради друг друга. Эдди редко покидал наше чудное жилище. Я занималась его литературными делами, ибо он, бедняжка, ничего не смыслил в финансовых вопросах».
Однако По не мог взять и совершенно покончить с городской жизнью. В Фордхем ездили по Гарлем-рейлроуд, соединявшей Уильямсбридж с центром города и Ратушной площадью, и поезда ходили там каждые четыре часа. Известно, что однажды вечером в июне 1846 года По был в Нью-Йорке. Это следует из его письма, написанного на листке, вырванном из блокнота. «Мой сердечный друг», — так он начал свое послание. Он надеялся, что «переговоры, ради которых я приехал, окажутся весьма благоприятнымидля меня… в моем нынешнем разочаровании. Вероятно, я бы совсем опустил руки, если бы не ты». Что конкретно имел в виду По, говоря о «переговорах» и о «разочаровании», нам неизвестно. Дальше мы читаем, что «моя милая жена — мой самый главныйи единственный стимулв настоящее время. Вот я и сражаюсь с этим жестоким, негодным и неблагодарным миром».
Мир стал жестоким во всех смыслах. В периодике уже пошли слухи о «безумии» По. Например, в апрельском номере балтиморского «Сэтердей визитер» было напечатано, что По «доработался до такого умственного расстройства, что его пришлось поместить в клинику в Ютике». Подобные россказни явились прямым следствием злосчастного письма, в котором доктор по настоянию По объяснял историю с письмами миссис Эллет припадком безумия. Как только это заключение стало известно, поползли слухи.
Усугубил положение иск, поданный По на «Нью-Йорк миррор», на чьих страницах Инглиш обвинил По в мошенничестве и плагиате. Адвокат По передал дело о клевете в Верховный суд Нью-Йорка, требуя пять тысяч долларов в возмещение морального ущерба. Дело было отложено, потом отложено еще раз, однако практически вся пресса Нью-Йорка явила свою враждебность по отношению к По. «Какая мелочность, — комментировала ситуацию „Нью-Йорк миррор ньюс“, — для человека, который оскорбил едва ли не всех более или менее заметных писателей в Соединенных Штатах».
Если не душевное, то физическое здоровье По пошатнулось. Ему пришлось отказаться от чести почтить своим присутствием открытие чтений университета Вермонта ввиду «серьезной и, боюсь, неизлечимой болезни». Одна из газет высказала предположение, что болезнь По — это «горячка». Чем не толкование? Тем летом По отправил из Фордхема длинное письмо Чиверсу, в котором признался, что «довольно долго и тяжело болел». Он упомянул о тех, кто хочет «погубить» его. «Моя ужасающая бедность, — писал По, — дает им преимущества. Поистине, мой дорогой друг, я уже был у врат смерти и отчаяния, которое было хуже смерти…» Вот так распорядилась судьба: в течение всей жизни По испытывать его на прочность.
Теперь он сам и его семейство стали постоянным объектом внимания прессы. Пятнадцатого декабря 1846 года нью-йоркский «Морнинг экспресс» напечатал заметку, озаглавив ее «БОЛЕЗНЬ ЭДГАРА А. ПО». «Мы с сожалением узнали, — писал журналист, — что этот джентльмен и его жена опасно больны туберкулезом, и тяжелая рука несчастья давит их неустанно. — Нам грустно писать о нужде, лишающей их самого необходимого». То же самое, с некоторыми добавлениями, появилось в некоторых других газетах Даже журнал «Миррор», против которого По затеял судебное дело, пришел ему на помощь, объявив о сборе средств. Естественно, их собирали для всего семейства. Некий редактор получил для По пятьдесят или шестьдесят долларов, да и анонимные доброхоты посылали по десять долларов, а то и больше.