Эдинбург. История города
Шрифт:
Вторым местом, куда переселились местные правители, был холм Трапрэйн-Лоу, в двадцати милях к востоку, расположенный на возвышении в форме кита, поднимавшемся над равниной Лотиана на 300 футов. Сейчас рядом с этим местом проходит шоссе А-1. Возможно, этот холм и невысок, но он так бросается в глаза, что в далеком будущем местные жители начнут видеть в нем место зарождения их культуры, и в действительности, пусть и по другим, неведомым причинам, предположения будут недалеки от истины. Один из мифов разоблачить легко. На холме стоит менгир под названием камень Лота семи футов в высоту. Говорят, что этот камень указывает местонахождение могилы короля Лота, в честь которого, предположительно, назван Лотиан. Однако проведенные раскопки не выявили следов захоронения, а самые древние предания об этом короле относятся к XVI веку.
В данном случае реальность интереснее любой легенды. Трапрэйн, по площади в десять раз превышавший поселение на Замковой скале, скорее всего представлял собой столицу вотадинов (если она у них вообще была). В наши дни известность Трапрэйну принес клад, обнаруженный в 1919 году и выставленный теперь в Национальном
Этот клад — не единственное сокровище Трапрэйна. Свежие раскопки, проведенные в 2004 году, осветили новые грани его долгой истории вплоть до середины 1-го тысячелетия н. э. За этот период он был оборудован еще более сложными укреплениями, за которыми возникали все более многочисленные поселения. Трапрэйн стал более чем крепостью, скорее — плотно населенным небольшим городом. Сотни извлеченных из земли артефактов свидетельствуют о том, что Трапрэйн вел достаточно активную торговлю с Римом, торговлю более интенсивную, чем какое-либо другое когда-либо обнаруженное в Шотландии поселение. Он также мог похвастаться собственными мастерскими, в которых ювелиры отливали украшения из бронзы и вырезали браслеты и бусины из добываемого тут же горючего сланца. В обмен на блага цивилизации они, возможно, посылали в Рим дары природы, поскольку римляне любили экзотические товары, окутанные флером варварства и привозимые с края света — косматые шкуры, охотничьих собак и так далее. Короче говоря, Трапрэйн представлял собой сложную общину с разделением труда, которая могла существовать только при условии наличия политической власти. И все же каким-то образом к середине 1-го тысячелетия он прекратил свое существование. [9]
9
«Traprain Treasure» in The Wealth of a Nation in the National Museums of Scotland(ed. J.Calder, Edinburgh, 1989), 180–182.
Мы можем сказать, что Эдинбург стоит посреди местности, чрезвычайно интересной как с геологической, так и с археологической точки зрения, протянувшейся от Кэрнпэппла до Трапрэйна. На протяжении семи веков, в переломную эпоху, ознаменовавшую переход от доисторических времен к истории, самыми заметными в этом пейзаже были замки — подобно тому как они обращают на себя внимание в Андалусии или Тоскане при тартессианцах и этрусках. Дело в том, что, когда речь идет о замках, расположенных в районах с более мягким климатом, мы обладаем гораздо более подробными сведениями (путь и неполными) о том, как воинственные аристократы, населявшие эти замки, помыкали своей челядью. По аналогии, как учит нас шотландское Просвещение, мы можем заключить, что тогда жизнь в Лотиане была отчасти похожа на жизнь других народов, пусть Лотиан и не столь щедро одарен природой. В Андалусии, из жаркой, но плодородной долины Гвадалквивира поднимались древние твердыни, Кармона или Антеквера, которые до сих пор приводят в благоговение приближающихся издалека путешественников, как и стоящие среди виноградников Тосканы некоторые из Двенадцати Городов этрусков, сегодня известные под названиями Сиена и Перуджа. Они могут напомнить нам о Шотландии Кэрнпэппла и Трапрэйна.
Это были содружества героев, тон в которых задавали правители с их воинственными идеалами благородства и доблести. Они проводили время в боях, пирах и на охоте; более прозаические нужды удовлетворяли жители подчиненных им деревень, расположенных у ворот или на равнине внизу. Грубая роскошь немногочисленных высокопоставленных обитателей крепостей на холмах так и не смогла убедить римлян в том, что они имеют дело уже не с варварами. И все же первобытный характер этих поселений был частично облагорожен (по крайней мере, был чуть менее отвратителен, чем имперская культура с ее гладиаторскими боями и казнями на крестах).
Пусть в душе эти древние герои и были дикарями, оправданием им служат сохранившиеся произведения искусства. Многое в последующие века было уничтожено по небрежности или из неуважения, и все же те кельтские артефакты, которыми мы обладаем сегодня, не оставляют сомнений в том, что в крепостях на холмах эстетика ставилась весьма высоко. Еще одним украшением культуры была поэзия — устная поэзия, исчезавшая со смертью ее автора, но настолько любимая, что ее запоминали и передавали из поколения в поколение. Она жила в памяти и в устах бардов прошлого, мастеров витиеватого стихосложения, хранителей древней мудрости. Наконец пришло время, когда она смогла обрести письменную форму, пусть и в виде, сильно измененном из-за многократного пересказа.
Труд Мориса Бауры «Эпическая поэзия» (1952) демонстрирует, как этот жанр возник во многих странах в похожие периоды общественного развития, в Европе — от гомеровского эпоса до скандинавских саг, от «Песни о нибелунгах» до «Песни о Роланде» и «Сида». Возможно, что эпические поэмы создавались не только в Европе, но и во многих других местах. Баура передает отчет древнего географа Страбона о песнях, которые посвящали деяниям своих предков тартессийцы в Андалусии; те песни могли быть только эпическими. В них также содержатся сведения об истории обетованной земли греческих моряков или Таршиша, как ее называет Библия. Несколько веков спустя в Европу из степей Азии нахлынули свирепые гунны. Имя их вождя, Аттилы, упоминается в «Песне о нибелунгах» (Этцель), однако у него хватало и собственных бардов. Когда в 446 году римский сенатор Присций прибыл к нему как посол Византии, Аттила вызвал двух из них, чтобы они исполнили повесть в стихах о его победах, а суровые воины в восторге слушали, вновь переживая былые битвы. Баура пишет также о эпических произведениях, созданных народами Азии, калмыками, кара-киргизами, казахами, осетинами и узбеками. [10]
10
M. Bowra. Heroic Poetry(Oxford, 1952), 45.
Произведения этого жанра имеются и у кельтов. Они также сохранились до наших дней. На Британских островах кельтские языки были представлены двумя ветвями: бриттскими в Великобритании и гойдельскими в Ирландии, а затем и в Шотландии. Эти две ветви более наглядно называются п-кельтскими и к-кельтскими. Они переняли греческое и латинское слово «пасха»; в ирландском и шотландском вариантах гэльского это слово превратилось в «caisg»; по-видимому, изменение звука произошло в V веке после обращения гэлов в христианство. Древнейшее произведение гойдельской литературы, Ульстерский цикл, помогает нам окунуться в атмосферу конца железного века. Этот цикл написан прозой, но с гомеровским эпосом его роднит все тот же суровый реализм: война необходима и ужасна. Древнейшие образы бриттской литературы относятся к VI веку. Тогда в Британии было два барда — Талиесин и Анурин. Сами они никогда не жили в Уэльсе, но именно там в настоящее время оказались заключены носители их языка. Талиесин прославлял героев королевства Регед со столицей в Карлайле. Анурин был бардом вотадинов.
Эпическая песнь, сочиненная Анурином, названа в честь его народа. Он использует бриттское название, а не его латинизированную форму, «Гододдин». Его весьма нелегко признать или опознать как первое литературное произведение, созданное в Шотландии, но тем не менее это именно так. Тот факт, что до нас оно дошло только в средневековом валлийском варианте, не играет роли. До закрепления в письменном виде оно на протяжении семи веков передавалось из уст в уста, от барда к барду, все более и более изменяясь. Однако свидетельства его гораздо более раннего происхождения заявляют о себе в сохранившемся на сегодняшний день тексте стихотворным размером некоторых фрагментов и в других признаках. Кеннет Джексон, профессор кельтского языка из Эдинбурга, в 1969 году описывал флективный язык этой поэмы как «очень ранний валлийский», хотя «столь темный», что, возможно, это произведение никогда не будет переведено полностью. Тем не менее в 1997 году появились три перевода поэмы на английский, самый полный и академический из них принадлежит перу Джона Коха. Хью Макдиармид, шотландский бард XX века, увидел в этой поэме суть шотландского национального характера: «Лучшие фрагменты ее вдохновлены не славой, но скорбными размышлениями о напрасных жертвах войны». [11]
11
The Gododdin(ed. К. H. Jackson, Edinburgh, 1969), VII; J. T. Koch. The Gododdin of Aneirin(Cardiff, 1997), introduction. Macdiarmid’s comment is at 11.48–49 of his poem «On Reading Professor for William’s Canu Aneirinin Difficult Days».
Поэма «Гододдин» повествует о битве при Каттерике, состоявшейся в 598 году. Она ознаменовала собой начало постепенной утраты Лотианом кельтского духа. Столицей вотадинов уже был Эдинбург, а не Трапрэйн. И сам Эдинбург в этой поэме впервые в истории носит имя или имена, близкие современным: Дин-Эйдин (что означает крепость на склоне холма), Эйдин-Врэ (крепость Эйдин на холме), Кинтедд-Эйдин (столица Эйдин) или просто Эйдин.
Эдинбург также обретает в этой поэме героический эпитет. Подобно «покрытому облаками Илиону» или «увенчанным фиалками Афинам», он стал «Эйдином, городом золотых дел мастеров». Это был город, в котором кельтские мастера спокойно трудились под покровительством короля — и каждый воин, уходивший в бой, носил на шее по золотой гривне. Король Миниддог Богатый перед тем целый год пировал с ними в своих чертогах на Замковой скале. На сей раз он по какой-то причине не сопровождал их, поэтому поэма начинается восхвалением другого вождя, возможно Кинана из Трапрэйна, которому не суждено было вернуться из боя. Также упоминается (лишь единожды) Артур, которому в будущем предстояло стать величайшим защитником бриттов от германских завоевателей; он мог присутствовать на пирах Миниддога, потому что жил прямо у Седла Артура. [12]
12
Koch. The Gododdin, XIII, 23, 73.