Эдинбургская темница
Шрифт:
Не обращая внимания на угрожающий тон этих слов, Батлер ответил:
– Я совсем упустил из виду, что толпа может учинить расправу над бедной женщиной. Поэтому я сам сделаю ей внушение и не стану вызывать ее на совет.
– Вот это будет по-шентльменски, – сказал капитан, и вечер закончился вполне миролюбиво.
На следующее утро, когда капитан, выпив свою порцию этхоулской смеси, отправился в запряженной шестеркой карете, миссис Батлер стала снова думать о том, следует ли рассказывать мужу о письме сестры. Поступить так значило бы посвятить его в ужасную тайну, хранить которую ему как должностному лицу, может быть, не совсем подобало. Он уже и так не сомневался в том, что Эффи скрылась вместе с тем Робертсоном, который возглавил бунт в деле Портеуса и был приговорен
Прочтя письмо снова, она не могла не задуматься над неловким и затруднительным положением тех, кто достиг жизненных благ всякими незаконными путями и вынужден прибегать к сложной системе лжи и притворства, чтобы защитить и удержать свои опасные преимущества. Но это совсем не значило, думала миссис Батлер, что она должна предать огласке прошлое своей сестры: подобное разоблачение никого не восстановило бы в правах, ибо Эффи и не присваивала себе ничьих прав, оно только разбило бы ее жизнь и опозорило в глазах общества. Если бы Эффи была более разумна, думала Джини, она вела бы уединенную, а не светскую шумную жизнь, но возможно, что выбор был сделан не ею. Что касается денег, то отсылать их обратно значило поступить высокомерно и бессердечно; подумав, она решила употребить их на всестороннее образование своих детей, для которого ее собственных средств могло бы не хватить, или же откладывать их в качестве будущего наследства. Эффи жила в богатстве, долг совести повелевал ей оказывать своей сестре всяческую поддержку, и поэтому взятое ею на себя обязательство казалось таким естественным и уместным, что не следовало отказываться от него по каким-то романтическим или щепетильным соображениям. И Джини написала сестре, что письмо получила и просит ее писать как можно чаще. Рассказывая ей о своей собственной жизни, связанной главным образом с семейным и домашним бытом, она все время испытывала какую-то неуверенность: то ей казалось, что знатной даме будут скучны такие неинтересные подробности, то вспоминала, что для Эффи дороги любые мелочи, касающиеся сестры. Письмо свое, адресованное мистеру Уайтроузу, она вручила прихожанину, отправляющемуся в Глазго, где он и сдал его на почту.
На следующий день в Рознит приехал герцог Аргайл, и вскоре после этого он изъявил желание поохотиться в тех краях, а потом переночевать в пасторате: в прошлом он уже дважды оказывал эту честь его обитателям.
Опасения Эффи полностью подтвердились. Не успел герцог сесть по правую руку от миссис Батлер и приступить к разрезыванию великолепной жареной утки, приготовленной по особому рецепту к его приезду, как он стал рассказывать о леди Стонтон из линкольнширского Уиллингэма и о шумном успехе, вызванном ее красотой и остроумием в Лондоне. Многое в его рассказе не явилось неожиданностью для Джини, но остроумие Эффи! Этого уж она никак не могла себе представить, ибо в неведении своем не подозревала, что замечания, считающиеся остроумными в светском кругу, означают в более низком обществе лишь проявление легкомыслия.
– Она была царицей всех балов, самой яркой звездой, кумиром этого сезона, – говорил герцог. – И действительно, своей красотой она затмила всех женщин при дворе во время празднования дня рождения короля.
День рождения! При дворе! Джини была совершенно уничтожена, вспомнив свое собственное представление ко двору, все сопутствовавшие ему необычайные происшествия и главным образом причину его.
– Я рассказываю именно вам об этой леди, миссис Батлер, – сказал герцог, – потому, что звук ее голоса и тип лица напоминали мне чем-то вас, правда, когда вы не так бледны, как сейчас; вы, наверно, очень устали сегодня? Прошу вас выпить со мной немного вина.
Она подчинилась, а Батлер заметил:
– Это опасный комплимент, ваша светлость, сказать жене скромного пастора, что она похожа на светскую красавицу.
– Ого!
«Такой комплимент уже менее опасен», – подумал мистер Батлер.
Жена его, чувствуя неловкость наступившего молчания, принудила себя сказать, что, возможно, эта леди ее соотечественница и поэтому в их разговоре, может быть, есть что-то общее.
– Вы совершенно правы, – ответил герцог. – Она шотландка и говорит с шотландским акцентом, причем иногда даже вставляет провинциальные слова, похожие на наш родной диалект, но у нее это получается очень мило.
– А мне казалось, – сказал мистер Батлер, – что в большом городе они должны звучать вульгарно.
– Совсем нет. Вы, наверно, думаете, что я имею в виду тот грубый и резкий шотландский акцент, с которым говорят жители Эдинбурга или Горбалса. Эта леди прожила очень недолго в Шотландии и была воспитана в монастыре за границей. Она говорит на том чистом шотландском языке, на котором в дни моей юности говорили при дворе, но теперь он настолько не в ходу, что звучит совсем как чужой диалект, не имеющий ничего общего с нашим современным говором.
Несмотря на свое беспокойство, Джини не могла про себя не удивляться тому, что даже самые тонкие знатоки жизни и нравов могут быть подчас введены в заблуждение их собственным предвзятым мнением. А герцог тем временем продолжал:
– Она, по-моему, родом из этого злополучного дома Уинтонов; но так как она выросла за границей, то не имела возможности узнать о своей родословной и выразила мне свою признательность, когда я сказал ей, что она, по всей вероятности, является представительницей рода Сьютонов из Уиндигаула. Хотел бы я, чтобы вы видели, как она мило покраснела, стыдясь за свою неосведомленность. Несмотря на ее благородные и утонченные манеры, в ней время от времени чувствуется какая-то робость и, если я могу так выразиться, чисто монастырская простота, которые придают ей особую прелесть. Вы сразу видите, что перед вами нетронутая роза, распустившаяся на целомудренной почве монастырского уединения.
Мистер Батлер поспешил поддержать столь поэтическое высказывание стихами:
Ut flos in septis secretus nascitur hortis… note 106–
в то время как его жена с трудом верила, что все это говорится об Эффи, да еще таким компетентным судьей, как герцог Аргайл; и будь она знакома с творчеством Катулла, то подумала бы, что судьба ее сестры является как раз полнейшим опровержением прочитанного отрывка.
Все же она решила разузнать поподробней об Эффи, чтобы вознаградить себя за тревоги этих минут, и задала герцогу несколько вопросов о муже знатной дамы, вызвавшей такое восхищение его светлости.
Note106
Подобно тому, как цветок тайно рождается в садах, за оградой… (лат.).
– Он очень богат, – ответил герцог, – обладает прекрасными манерами и происходит из старинного рода. Но он не пользуется таким успехом, как его жена. Некоторые говорят, что он может быть очень любезным, но я его таким никогда не видел; я скорее сказал бы, что он скрытен, мрачен и своеволен. Говорят, молодость его была очень бурной, и здоровье его теперь пошатнулось; но все же он еще довольно красив и большой друг верховного комиссара, который бывает на съездах вашей церкви, мистер Батлер.
– Значит, он друг в высшей степени достойного и порядочного дворянина, – сказал Батлер.
– Так ли он восхищается своей супругой, как посторонние? – тихо спросила Джини.
– Кто? Сэр Джордж? Говорят, он ее очень любит, – ответил герцог. – Но я заметил, что она слегка дрожит, когда он устремляет на нее свой взгляд, а это дурной знак. Но как странно, что у меня из головы не выходит ваше сходство с леди Стонтон: тот же голос, тот же взгляд. Честное слово, можно просто подумать, что вы сестры.