Единственная любовь Казановы
Шрифт:
— Ваше превосходительство, — сказал Феличе, стоя в дверях и кланяясь, — посланец от Триумвирата…
— Клянусь богом, быстро сработано! — не без восхищения произнес Казанова.
— Сидите спокойно, юноши, — сказал Брага-Дин, поднимаясь с кресла настолько быстро, насколько позволяли его подагрические ноги, — и ждите меня. А я позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала.
С полчаса Казанова сидел и зевал, тогда как Марко пытался заинтересовать его предстоящим карнавалом на воде, где будут и музыка, и мороженое, и достойные молодые дамы… Наконец появился сенатор, избавив Казанову от необходимости и дальше уклоняться от прямого ответа об участии в карнавале. Брагадин вкатился в комнату, похмыкивая и потирая руки.
— Ну-с, юноши, — многозначительно объявил он, — песенка этого мерзавца спета. Он будет арестован на заре и выслан с территории Венеции…
— Что?! — прервал его Марко. — Арестован? Выслан? Лишь за то, что пуля из его пистолета просвистела мимо человека, о существовании которого он понятия не имел и который — я краснею, произнося это, — просто помог нанести ему урон…
— Урон?! — воскликнул Казанова. — Спроси Мариетту.
— Урон?! — возмущенно повторил сенатор, не обращая внимания на Джакомо. — И ты, Марко, ты — патриций, говоришь такое? Ведь свобода нашей республики зиждется на том, что безопасность государства — иными словами, патрициев — обеспечивает безопасность народа.
И он с таким решительным видом поджал губы, что у Марко язык не повернулся даже намеком высказать какую-либо политическую или социальную ересь.
— Кстати, — небрежным тоном прервал молчание Казанова, — а как насчет меня?
— Ты, дорогой Джакомо, — с большой теплотой сказал старик, — ты дорог мне, как единственный сын, даже больше того, поскольку божественные духи открыли тебе свои тайны. Но ты ко всему этому не имеешь никакого отношения — ты же не аристократ…
— Я не о том, — нетерпеливо прервал его Казанова, который, как и многие, терпеть не мог, когда ему напоминали, что он не благородных кровей. — Как насчет девицы? Мариетты?
— Вот чума! — воскликнул сенатор с недоуменным видом. — Мы же совсем забыли о ней! Я полагаю, она отправится вместе с дядюшкой. Если, конечно, не хочет, чтобы ее имя значилось в списке публичных женщин.
— И таким образом избавит моралистов от необходимости краснеть… — иронически добавил Марко.
— Кстати, о морали, — заметил сенатор, не желая держаться темы, затронутой Марко. — Если, аббат, ты будешь и дальше так себя вести, как же ты рассчитываешь стать епископом?
— О, я буду епископом in partibus infidelium [18] , — небрежным тоном ответил Казанова, — и стану поступать так, как поступает моя паства.
— Но будем же наконец серьезны, — сказал сенатор, придавая лицу выражение, какое появляется у людей официальных, когда они хотят казаться мудрыми. — Ты сейчас в сане дьякона. И если намерен идти этим путем, то вскоре должен стать священником. А если ты и тогда будешь вести себя так, как сейчас, — пусть даже на одну десятую, как сейчас, — произойдет скандал, тебя лишат сана, посадят в тюрьму, отлучат от церкви, да отвратит все это Пресвятая Дева! Право же, я должен знать, Джакомо, какого черта ты, с твоим темпераментом и образом мыслей, вообще надумал пойти в церковники?!
18
В странах неверных, т. е. в чужих краях, за границей (лат.).
Казанова так стремительно повернулся к нему, что старик инстинктивно сжался.
— Я вам скажу, — сказал он. — И хорошо, что вы спросили, какого черта я так решил. Имя черта — нужда.
— И какая же нужда заставляет тебя быть лицемером? — не без вызова спросил Марко.
— Джакомо не это имел в виду, — поспешил вмешаться сенатор, увидев, как запылало от гнева лицо Казановы. — Объяснись, сын мой.
— Я сказал «нужда» и подразумевал именно нужду, — несколько мрачно произнес Казанова. — Смотрите. Вы — патриции. Умные или неумные, вы наследуете землю и наслаждаетесь плодами ее. А теперь посмотрите на меня: у меня есть ум, но нет денег, есть образование, но нет положения, есть честолюбие, но нет возможностей. Как же мне чего-то достичь? Может быть, продавать сосиски и анчоусы? Или всю жизнь довольствоваться крохами со стола богатых господ? Или стать грабителем? Церковь, церковь — единственный для меня путь…
— И неплохой, не так ли? — заметил Марко. — Когда один обладатель тучной синекуры имеет сорок бенефиций [19] и…
— К тому же, — прервал его сенатор, — достаточно, чтобы рассказы про карты, попойки и девиц — особенно про девиц — достигли ушей архиепископа, и уж он даст тебе бенефиций. Посадит в темницу на хлеб и воду.
— Почему бы тебе все-таки не плюнуть на это? — сказал Марко. — Люди у нас добродушные, но подобное бесстыдство они не любят. И если над солдатом только посмеются, то от церковника отвернутся с отвращением. Республике ведь нужна армия…
19
Здесь — земельные наделы.
Казанова снова зевнул и поднялся.
— Пора в постельку, — небрежным тоном произнес он.
— Но ты все же подумай о том, что мы тебе говорили, — воззвал к нему сенатор. — Марко прав. С твоей внешностью и… м-м… твоей моралью тебе бы следовало быть солдатом.
— Вы что же, думаете, я отказался от карьеры грабителя, чтобы стать головорезом? — с горечью спросил Казанова. — А кроме того, сутана и репутация священника весьма полезны игроку. Людей не удивит, если солдат знает толк в картах, а вот аббат, по их мнению, не способен отличить пики от бубен… Но не будем об этом. Я…
То, что собирался сказать синьор Казанова, так и осталось неизвестным его друзьям. Сквозь грохот бури с канала донесся приглушенный треск, разгневанные мужские голоса, затем крик о помощи и женский вопль. Трое мужчин посмотрели друг на друга, вдруг впав в то особое дурацкое оцепенение, какое охватывает людей в момент нежданно случившейся и еще непонятной беды.
Первым пришел в себя, конечно, смекалистый Казанова. Со страшным криком, которым он лишь дал выход своей нервной энергии, Казанова кинулся из комнаты и сбежал вниз по большой парадной лестнице; рванув двери, он остановился на причальных ступенях, вглядываясь в темноту, исхлестанную дождем и ветром. От стремительного перехода из освещенной комнаты во тьму сначала он ничего не увидел, но потом в полосе света, падавшего из открытой двери, разглядел перевернутую гондолу и человеческие фигуры, старавшиеся удержаться в подгоняемой ветром воде. Тут он снова услышал женский голос, увидел мелькнувшую белую одежду и, не раздумывая, бросился в канал.
Ледяная вода вызвала шок у Казановы — у него перехватило дыхание, и какое-то время он лишь старался вновь обрести его и удержаться на поверхности бурлящих вод. Затем, призвав на помощь всю свою недюжинную силу, сумел схватить фигуру в белом в тот момент, когда она уже уходила под воду. Женщина тотчас вцепилась в него с губительным инстинктом утопающего и, не будь у Казановы такой силы и самообладания, утянула бы его вместе с собой на дно. Каким-то образом ему удалось высвободиться, с большим трудом добраться до последнего из причальных столбов у замка Брагадина и в отчаянии ухватиться за него одной рукой, держа в другой мертвую или лишившуюся сознания женщину. Казанова закричал, призывая на помощь людей, смутно видневшихся на причальных ступенях.