Единственно верный

Петровичева Лариса

— Ну вот, — сказал он печально. — Трезвый, черт побери, как стекло. Надо все начинать сначала.

— Ваша бдительность! — взмолился Коваш. — Ну не надо!

— Он прав, Саша, — сказал Андрей по-русски. — Так ты ничего не добьешься и ничего не изменишь.

Шани пододвинул к себе блюдо с давно остывшим мясом и принялся есть. Завсегдатаи таверны хором распевали рождественские гимны. Служанка сунулась было с кружкой пива, но Коваш посмотрел на нее так, что она мигом унеслась за стойку, пыля разноцветными юбками и испуганно оглядываясь.

— Ты думаешь, я не знаю? — устало спросил Шани. — Не вижу, куда иду? Прекрасно

вижу, прекрасно понимаю. Но и ты пойми: вот был свет, и погас. На моих глазах, между прочим, погас… И я сейчас нахожусь в полной темноте, и так теперь будет всегда.

Пронзительная жалость стиснула сердце Андрея. Он вспомнил, каким был Шани совсем недавно — когда они приехали в столицу, и он, тотчас же схваченный на кордоне, с заломленными руками и пистолью охранца у головы, воскликнул: «Сперва лекарство примите! Я привез лекарство!» — а потом, когда Андрей сделал уколы всем людям на заградительном посту, бывший шеф-инквизитор спокойно добавил: «Ну что ж, теперь можете меня расстрелять, если хотите». И нарочито небрежным жестом сбросил камзол в снег, оставшись в одной рубашке — нате, мол, стреляйте.

Разумеется, никто стрелять не стал…

— Я понимаю твое горе, — произнес Андрей. — И вижу, насколько тебе больно. Но пойми, что так ты ее не вернешь. И ничего не исправишь, напиваясь и перебирая шлюх.

Шани очень неприятно ухмыльнулся.

— Как будто я что-то исправлю, если буду вести праведную жизнь, — проронил он. — Мне ее и запретили, кстати, личным указом государя и Аальхарнским уголовным законодательством. Поэтому будет так, как есть. В конце концов, сегодня праздник, и в столице все напиваются и перебирают шлюх.

Словно в подтверждение его последней фразы рождественские гимны сменились разухабистыми куплетами с нецензурщиной. Некоторые гости радостно пустились в пляс.

— И что ты предлагаешь мне делать? — горько произнес Шани уже на аальхарнском. Видимо, ему надоело, что Коваш сидит и таращит на них глаза, не понимая ни слова из сказанного и тревожась из-за этого еще больше. — Работы у меня нет. Даже от преподавания отстранили. В монастырь уйти не могу. Разбойным промыслом брезгую, да и не вижу в нем смысла, при моем-то состоянии. К наукам и искусствам не имею склонности. Все.

— Может быть, пора отправляться домой? — предположил Андрей и протянул Шани пластинку передатчика. Коваш еще сильнее выпучил глаза на диковинный предмет, а Шани нахмурился, но произнес совершенно спокойно:

— Значит, в болоте ты его не утопил…

— Не утопил, — подтвердил Андрей. Шани взял пластинку, повертел в пальцах.

— Знаешь, кто был твой особист? — спросил он и сам не заметил, что снова перешел на русский. — Я так полагаю, что Максим Сергеевич Торнвальд, мой батюшка. Белесый, невзрачный… незадолго до второй женитьбы он как раз начал сотрудничать с Федеральной Службой Безопасности Гармонии. А от меня он отказался… точно так же, как и твои чада и домочадцы — от тебя. Тогда зачем ему все это затевать?

— Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Может быть, он раскаялся и жалеет о своем отречении. Дея закрыта для земных полетов, десант сюда высадить нельзя, так что этот передатчик — единственный способ извлечь тебя отсюда.

— Думал бы он раньше… Я всю сознательную жизнь прожил здесь. Что мне делать в Гармонии? Ни я к ней не приспособлюсь, ни она ко мне, — Шани взял с лавки драбжу и снова принялся пощипывать струны:

звуки у него выходили печальными и тихими. — Поэтому кину я лучше эту дрянь в печку — на тебя, Андрей Петрович, в этом вопросе положиться нельзя. И будем считать, что жизнь удалась, причем у нас обоих.

В это время в таверну стремительным шагом вошла пышнотелая и немолодая, но очень ухоженная дама с хитрым острым личиком, высоко взбитой прической с фальшивыми жемчугами и кокетливой мушкой на правой щеке. Скользнув быстрым взглядом по заведению, дама подхватила пышные юбки дорогого платья и поспешила к столу Шани. Бархатная сумочка на запястье хлопала по ее широкому бедру. Андрей заметил, что Коваш при виде дамы сурово поджал губы и нервно застучал пальцами по столешнице.

— Мой господин Андрей, ваша бдительность, добрый вечер, — дама склонилась пред Андреем в глубоком реверансе, а затем просочилась за стол и присела рядом с Шани. — Во-первых, как и заказывали: из Амье, нынешнего года, отличное качество, — из сумочки был извлечен небольшой деревянный ларчик с золотым листком на крышке; Шани отвлекся от своей драбжи и приоткрыл его — в душном воздухе таверны опьяняюще повеяло приторно-сладким травяным запахом.

— Наркотики, — обреченно произнес Андрей. Шани безучастно кивнул и полез в карман — несколько золотых кругляшков перекочевали в сумочку.

— Благодарю, ваша бдительность, — сказала дама. — Только не смешивайте со спиртным, в чистом виде лучше усваивается. Если с вином, то утром будет сильно голова болеть.

— Я в курсе, — сказал Шани. — Что еще?

— Яравна, сука ты старая, — не вытерпел Коваш. — Да я ж тебе все зубы твои гнилые пересчитаю, шалава! Что ты привязалась-то к нему, что не уймешься никак?

Яравна окинула его презрительным взглядом.

— Вот только урода спросить забыли, — язвительно и спокойно проронила она, скрестив руки на груди: когда такой жест делали мужчины, то это значило, что назревает драка. — В няньки записался? Ну так и сиди себе, не лезь.

— Я так полезу, что завтра тебя на дыбе растяну, — пригрозил Коваш. Лицо Яравны скривилось в брезгливой гримасе.

— Ты есть никто, мусор и сброд, и место твое возле сброда, а я благородная дама и фрейлина государыни, — сказала она. — Ты при мне стоять должен, а не зад на лавке отсиживать, — Коваш хищно оскалился, а Яравна отвернулась от него, взяла Шани под руку и заговорила: — Во-вторых, ваша бдительность, нашла прекрасную девушку. Молоденькая, очень хороша собой и в перспективе расцветет в потрясающую красавицу. Пусть русоволосая, но зато голубоглазая, стройная, весьма достойного воспитания, хоть и из мещан. Говорит, кстати, что знакома с вами, пусть и мельком.

— Вот как, — безразлично проронил Шани. Коваш с мольбой уставился на Андрея: ну сделай же что-нибудь!

— Показать ее, ваша бдительность? — продолжала Яравна. — Она ждет.

Шани так же безразлично кивнул, и сводня выскользнула из-за стола и кинулась из таверны — живой товар ждал ее на улице.

— Ваша бдительность, не надо, — умоляюще проговорил Коваш. — Пойдемте домой. И праздник сегодня большой… грех это.

Шани взял драбжу и наиграл первые аккорды знаменитого в Аальхарне уголовного романса «Ходил я, мальчик, да по краю…» Андрей подумал, что все, что они могли бы сказать и сделать, неминуемо окажется бесполезным — то, что случилось с Шани, еще слишком свежо и живо.