Единственный

Летова Мария

Этого достаточно, чтобы запустить у меня эрекцию. Плюс ко всему, я вижу, как под топом у Яны проступают напряженные соски, и сам убираю руку, потому что я, блядь, ей соврал — я могу быть опасен, когда у меня стоит. Теперь могу.

Я пялюсь на ее маленькие сиськи, пока отвечает:

— Ниоткуда. То есть… это… я упала с велосипеда.

Когда ее речь превращается вот в такое бессвязное месиво, я твердею еще сильнее, потому что эти когнитивные припадки завязывают мне кишки в узел. Ее смущение просто съедобное,

сука. Я к нему тянусь, как придурок. Только не знаю, что с руками делать.

Откинувшись на спинку стула, спрашиваю:

— Больно было?

— Что?

— Было больно?

— Да, очень. Было много крови… я упала возле школы. Все видели…

— В какой школе ты училась? — развиваю тему.

Она копирует мою позу: падает на спинку своего плетеного стула и растягивается в нем, складывая на груди руки. Наши колени почти соприкасаются.

— В шестьдесят четвертой, — отвечает, глядя на меня.

Вскинув брови, зачем-то уточняю:

— В шестьдесят четвертой? Я тоже.

— Я знаю.

На ее лице столько всякого, что только сильнее поднимаю брови. Всматриваюсь в ее лицо, пока продолжает:

— Ты меня чуть не убил.

Теперь я хмурюсь, спрашивая:

— Можно подробнее?

— Ты с дружками катался на ватрушках со школьного крыльца и сбил меня с ног. У меня чуть сотрясение не случилось. Вам потом всем влетело и чуть до отчисления не дошло, но вы были старшеклассниками и вопрос решили. А мне было двенадцать. У меня откололся зуб. И не молочный, а коренной.

Мои глаза максимально круглые. Да я просто подвисаю, глядя на нее через расстояние в два сраных метра, которые нас разделяют.

Делаю десять кругов по ее лицу, пытаясь… найти сходство с мелкой ревущей девчонкой, которую в тот день в панике нес в травмпункт на руках. Она ревела на всю школу, я думал, что и правда ее покалечил…

Лицо в сознании возникает короткой вспышкой. Темные, очень густые брови, красный от мороза нос, большой рот…

— Я потом хотел отдать тебе шапку… — говорю хрипло. — Когда вернулся, тебя уже забрали родители…

— Мне ее передали, — фыркает. — Спасибо.

Блядь. Тот случай был не проходным в моей жизни. Меня чуть не выгнали из школы в выпускном девятом классе, батя рвал и метал. От меня потребовали в том числе извиниться перед девчонкой по всей форме, но начались каникулы и обошлось без официальных извинений. Я ее… больше не видел…

Глава 36

Она изменилась.

Я тру ладонями лицо и смотрю на сидящую напротив девушку как будто под новым углом. Принципиально нового в нем ничего, просто теперь пазл встал на место. Я наконец-то вспомнил, где ее видел.

Ее рот… по-прежнему большой, но теперь это огромный бонус. Еще какой.

Охренеть.

Яна смотрит на

меня, задрав нос, и выглядит это так, будто она не прочь надеть мне на голову тарелку.

Семь лет прошло…

Откашлявшись в кулак, говорю:

— Я… кажется, задолжал тебе извинения.

— Да.

Извиниться перед ней — это не жрать стекло. Я хочу этого, возможно, сильнее ее самой. Я ведь и правда мог ее убить. Она была худой, и эта худоба угадывалась даже через зимнюю одежду.

Поразмыслив, спрашиваю:

— Ты все еще на меня обижена?

— Мне не двенадцать.

— Я заметил.

Протянув руку, она стряхивает с коленки невидимую пылинку. Стреляет в меня взглядом, от которого ожидаю чего-то особенного. Когда человек смотрит на тебя так, будто на гвоздях сидит, выхлоп должен быть обязательно.

— Я не обижена, — ведет плечом. — Но если ты… хочешь извиниться, то извинись и за то, что на меня… накричал…

Я впиваюсь в ее настороженное лицо взглядом, не спеша отвечать на это щедрое предложение. Ощущение такое, будто меня поставили раком и, если сейчас уступлю, я из этой позы уже не выберусь.

Блядь.

Смотрю на нее в упор. Она изучает пол, поджав губы. Эта обоюдная тишина просто трещит, твою мать.

Мои извинения?

Я в них вообще не специалист, тем более когда уступить — значит признать свою неправоту. В тот день на заправке я наорал на нее, потому что от страха чуть не обделался. Она это заслужила.

Вариантов у меня не так много: уступить или нет.

Черт. Это сложно.

Я выбираю первое, потому что во второй раз за этот вечер решаю не проверять наши отношения на прочность. Наступив себе на глотку, выпрямляюсь и говорю:

— Принято.

Ее глаза становятся шире, будто сама не верит, что все так просто. Это замешательство доставляет удовольствие. Я просто гребаная коробка с сюрпризами, не иначе. И сам удивлен тому, каким гладким могу быть, но суть в том, что я не хочу конфликтов. Не хочу ходить по краю. Я хочу целовать, трахать и касаться. Все это, умноженное на три и прокрученное туда-обратно раз десять.

— Извини за то, что накричал, — продолжаю. — Это было грубо.

Яна порывается что-то сказать. Раз, второй, но все же решает этого не делать. Пару секунд комкает пальцами салфетку, затем выдавливает:

— Принято.

Если извинения нужны для того, чтобы разрядить ситуацию, то у нас это херово выходит. Тот день — как пузырь, из которого постоянно подтекает, и меня это бесит.

Оторвав от пиццы кусок, молча жую. Мой аппетит разбужен, так что успеваю прикончить половину к тому времени, когда готов снова на Яну посмотреть. Она наблюдает, теребя шнурок на своем топе, и дистанция между нами неимоверно достала.

— Закончила? — киваю на стол.

— Да…

— Тогда пошли, — встаю, отряхнув руки.