Эдуард III
Шрифт:
Эдуард сразу объявил им, что в эту первую ночь Нового года он желает всех их пригласить на ужин. В час, когда столы были накрыты, в пиршественную залу вошли пленники, богато разодетые и весело болтающие, о чем мы и упомянули в начале предыдущей главы.
Когда все пленные французские рыцари сели за стол, английские рыцари и юный принц Уэльский поднесли им первое блюдо, после чего сами расположились за другим столом, где им подавали яства слуги.
Эдуард, возглавлявший пир, рассадил пленников по обе руки от себя, дав каждому место, которое соответствовало его положению.
Когда столы были убраны и пир закончен, король с непокрытой головой — на шее у него висели изящные жемчужные четки, и он перебирал их правой рукой — подошел побеседовать со своими самыми знатными пленниками.
— Мессир, — обратился он к Жоффруа де Шарни, — я должен был бы сильно на вас гневаться, ведь именно вы хотели захватить в одну ночь то, что мне стоило года трудов, и за двадцать тысяч экю получить то, что мне обошлось в огромные деньги. Но Бог помог мне. Вы побеждены, а так как я уверен, что Бог снова мне поможет, я от всего сердца прощаю вас.
— Ваше величество, во всем, что произошло, вините только меня, — ответил Жоффруа де Шарни, — потому что наш господин и повелитель король Франции не пожелал дать двадцать тысяч экю, которые мы у него просили, чтобы заключить сделку, сказав, что во время перемирия подобные дела бесчестны.
— Я это знаю, мессир, — возразил король, — и буду менее строг, чем король Франции, ибо, полагаю, в борьбе с такими врагами, как мы, англичане, любая хитрость хороша.
Потом Эдуард, оставив Жоффруа де Шарни, подошел к мессиру Эсташу де Рибомону.
— Мессир Эсташ, — сказал он, — вы поистине рыцарь и нравитесь мне больше всех прочих, если не говорить о Готье де Мони. Кстати, я уже говорил вам об этом в Кале, куда вы приезжали ко мне послом.
Эсташ поклонился.
— Никто не нападает и не защищается лучше вас, — продолжал король. — Ах, какой вы грозный противник, мессир, и никогда ни с кем мне не приходилось так упорно сражаться, как сегодня против вас.
— Против меня, ваше величество?
— Ну да, черт возьми! Именно против вас! Дважды вы повергали меня на землю, но сдались все-таки вы.
— Тогда, ваше величество, я менее сожалею о том, что был побежден, тем более что вы побеждаете меня не первый раз.
— Это верно, — ответил король. — Посему, мессир, я хочу, на память о наших двух поединках и более счастливом для меня времени преподнести вам залог моего уважения к вам.
Сказав это, король снял с шеи жемчужные четки и прибавил:
— Возьмите эти четки, мессир. Я дарю их вам как лучшему воину минувшего дня и прошу вас носить их весь год из любви ко мне. Я знаю, что вы человек веселый и влюбчивый и с охотой вращаетесь в обществе красивых женщин. Когда вы снова встретитесь с ними, расскажите им, почему я подарил вам четки, они станут вас уважать еще больше. А пока вы мой пленник. Но, поскольку я ничего не хочу делать наполовину, я освобождаю вас от выкупа и вы можете уехать завтра, когда немного отдохнете.
Мессир Эсташ де Рибомон, услышав слова короля, возликовал, и для радости у него были две причины.
Первая: король оценил его смелость в обществе храбрых и доблестных рыцарей.
Вторая: король миловал его и освобождал от тюрьмы. Вот почему он не смог сдержаться и сказал Эдуарду:
— Милостивый государь, вы оказываете мне больше чести, чем я заслуживаю, и пусть Бог воздает вам те же милости, что вы оказываете мне. Я бедный человек и никогда не смог бы внести за себя выкуп, поэтому желаю продвинуться по службе. Благодарю вас, ваше величество, за ваше двойное поощрение, данное мне. Я буду носить эти четки не один год, а всю жизнь, и, кроме моего дражайшего и могущественнейшего короля, я не знаю другого короля, кому служил бы с большей охотой, чем вам.
— От души благодарю вас, — ответил Эдуард, — ведь я знаю, что вы действительно так думаете.
Тут принесли вино и десерт, но король попрощался со всеми и удалился к себе в покои.
На следующее утро Эдуард прислал Эсташу двух вьючных лошадей и двадцать экю, чтобы тот смог добраться до родного дома.
Эсташ простился с французскими рыцарями, остававшимся в плену, и возвратился во Францию, повсюду рассказывая о том, что произошло и как великодушно отнесся к нему Эдуард.
XX
В два последних года, в течение которых совершались события, о коих мы рассказывали, Франция переживала великую беду.
Как будто было мало Франции ее каждодневных поражений, нищеты и морального упадка, так вдруг страшный бич обрушился на нее из Италии. В праздник Всех святых 1347 года в Провансе обнаружился первый случай чумы, и эпидемия, словно огромный черный плащ, вскоре накрыла всю страну. Чума пересекла Лангедок, унеся жизнь десяти из двенадцати консулов; она пришла в Нарбон и оставила после себя тридцать тысяч трупов. В начале эпидемии у выживших не хватало сил хоронить умерших, и они скоро отказались от этого, бросая на смертном одре близких: сын — мать, отец — сына, брат — сестру.
Беда по-прежнему захлестывала все вокруг. Всюду, где она проносилась, похожая на смертоносный прилив, не оставалось ничего, кроме ее отметин.
Наконец она добралась до сердца страны — до Парижа. Она набросилась на город, как стервятник, беспрерывно терзая внутренности того вечного Прометея, которого мы называем Францией; этот Прометей, серьезный и задумчивый, испытывая величайшие муки, стоял, устремив глаза в небо: он хотел похитить у него пламя и поведать ему истину.
Умирало страшно много мужчин и женщин, стариков и молодых людей. Но смерть, словно бесстыдная куртизанка, казалось, предпочитала юных и забирала их в расцвете молодости, силы и любви, заканчивая судорогами агонии песню, начатую на веселом пиру.
Во Флоренции есть фреска Орканьи, которая рисует нам образ чумы. Смерть, пролетая в небесных просторах, не обращает внимания на несчастных и стариков, взывающих к ней, простирая худые руки; мрачная и злобная, она мощным ударом своей косы разбивает дверь, за которой пьют и танцуют молодые люди и юные красавицы.
Так все в Париже и было.
Заболевшие чумой страдали два-три дня, потом умирали. А те, кто им помогал, подхватывали заразу и гибли так же, как и те люди, при смерти коих они присутствовали.