Эдуард Стрельцов
Шрифт:
При этом я не стану утверждать, что отношение к Стрельцову в 70-е как-то ухудшилось. Никто не корил, не ковырял раны. Фельетон «Звёздная болезнь» в новых сборниках С. Д. Нариньяни, конечно, перепечатывался (не пропадать же добру), но с изъятием фамилий нарушителей режима и, больше того, без указания, о какой вообще команде шла речь. Выходило: уж точно, не сборная СССР. Так, какой-то заводской коллектив, о котором и вспомнили-то случайно.
Так что тыкать в лицо детскому тренеру и гастролирующему по стране ветерану некими старыми грехами никто не собирался. В том вообще состояла характерная особенность брежневского времени: ни о чём принципиально не вспоминать, кроме правильно
С другой стороны, и об отмене несправедливого приговора речи не шло: неприятности никому не были нужны. Оставалось спокойно жить с непогашенной судимостью. Тем более, из списков олимпийских чемпионов никого не выкидывали. А если уж заговаривали о тех пяти годах, то примерно так: «Да, было тяжкое преступление. Давно. Затем Стрельцов вернулся, хорошо выступал, заработал вновь звание заслуженного мастера спорта, защищал цвета сборной». Ну и за границу выпускали. Что очень ценилось по тем временам.
Из написанного о нём в тот период можно выделить уже не раз упомянутую книгу «Центральный круг» В. К. Иванова (при литературной записи Е. М. Рубина). Глава из тех мемуаров была заранее опубликована в популярном журнале «Юность». Реклама? Анонс? Почему бы и нет? Имеют люди право. Хотя, на мой взгляд, воспоминания Валентина Козьмича народ и так раскупил бы с огромным желанием. Та глава про Стрельцова неоднократно цитировалась на этих страницах. Вновь подчеркну: тезис о невыразимой силе Эдуарда на футбольном поле и его слабости, податливости во всей остальной жизни у меня лично вызывает серьёзные сомнения. Однако здесь я хотел бы сказать о том, как много добрых слов авторы нашли для старого товарища. Поле-то полем — а человечище возникает изумительный: добрый, храбрый, верный. Слова же о том, что он «сильнее всех», означали: и сам Иванов вместе со всеми остальными значительно уступал кумиру миллионов. Что не соответствовало действительности: они были футболисты одного масштаба. А взять тот трогательно описанный эпизод, когда Стрельцов заступается за друга и идёт в атаку на шкодливого минчанина Артёмова! Там же налицо бесспорный отход от упрямой фактической базы. Потому что Эдуард не являлся грубияном, но отмахивался, бил даже в ответ, — когда совсем сильно доставали «персональной опекой». По Иванову же, он наказал обидчика лишь раз — заступаясь за друга. Причём картина выходила настолько убедительной, что в неё веришь!
Что же касается поздних высказываний Е. М. Рубина (когда он уже переехал в США) по поводу «ненадёжности» Стрельцова, на которого «нельзя было оставить команду», — так и не надо было «оставлять». Эдуард до 70-го года являлся игроком, а не вторым (или ещё каким там) тренером.
Как бы то ни было, 70-е зафиксировали «застой» и в отношении к Стрельцову. Тот, кто помнил, — остался с ним в сердце. Другие увлеклись новыми отечественными футбольными кумирами: тогда они ещё имелись. И следуя грустной логике, 70-е со старым больным генсеком и всё более утверждавшемся цинизме должны были привести к полному забвению великого бомбардира. И то забвение почти пришло...
И вдруг, в 1982 году, на прилавках книжных магазинов появляется книга Э. А. Стрельцова и А. П. Нилина «Вижу поле...»! Это, конечно, был шок. В лучшем смысле этого слова. И те, кто тайно и ностальгически усмехался последние годы, схватились за простенько и со вкусом оформленное издание и потащили её показывать народившемуся поколению болельщиков. И то поколение, недурно запомнившее рассказы старших, уцепилось за достаточно внушительный том.
Первая реакция: оказывается, он жив! И сам пишет? Это же о нём рассказывал папа, дядя, дедушка, отчим, сосед (нужное подчеркнуть)!
Тираж смели с прилавков. И, надо признать, не пожалели. Перед нами — без шуток и лукавства — великолепное соавторское достижение.
Прежде всего потому, что удалось сохранить подлинный голос Стрельцова. Голос всякого большого спортсмена трудно воспроизвести — в силу особой, ему одному присущей интонации. А при литературной записи та уникальная интонация, по обыкновению, и исчезает. Именно оттого, что запись — «литературная». И если даже литзаписчик не привирает (а таких примеров немало), на первый план выходит всё-таки нечто важное для журналиста или, допустим, издательства, но никак не для автора, чья фамилия красуется на обложке. Неброские детали, столь необходимые самому спортсмену, видятся ненужными и неинтересными. А на передний план выходит то, что потребно здесь и сейчас. Причём соглашаться с литератором приходится: он же профессионал.
В случае со Стрельцовым дело обстояло ещё сложнее. Мы убедились: Эдуард Анатольевич был оригинальным и непредсказуемым оратором. И говорил крайне увлекательно, но лишь в тех случаях, когда желал того лично. Поэтому ценность книги как раз в том, что уловлены нюансы, даже, я бы сказал, обертона речи Стрельцова. Всё, что говорит футболист, идёт одним шрифтом. Комментарий журналиста — другим.
Так каким же предстаёт игрок? Если коротко: спокойным и мужественным. Повизгивания, жалоб, причитаний нет и в помине. Скромность его естественна — она не переходит в самобичевание. Причём некоторые моменты завораживают как раз футбольной составляющей. Стало ясно: такого человека надо слушать не оттого, что он умеет говорить, а потому, что ему есть, что сказать.
Великолепно описана сентябрьская 1981 года поездка двух будущих соавторов (работа над книгой «Вижу поле...» почти началась) на мемориал Виктора Аничкина, прекрасного защитника московского «Динамо» и сборной, странно погибшего за шесть лет до того, в 75-м. Стрельцов играл и вместе с Аничкиным, и против него. Поэтому оказаться на первом турнире памяти достойного футболиста и человека ему было вполне уместно. А. П. Нилин рассказывает:
«Один из устроителей позвонил накануне и пообещал прислать за Стрельцовым машину — чёрную “Волгу”, как он подчеркнул.
Но никто в положенный час не заехал. И мы отправились на трамвае. Вернее, на двух трамваях — без пересадки от дома Стрельцова до “Авангарда” не добраться.
Уже очутившись в полупустом по-дневному вагоне за раскалёнными жарой первых осенних дней стёклами, Стрельцов сказал вдруг, что ехать-то нам почти до родных его мест — до Перова».
Да уж. Позволяет судьба себе такие сюжетные повороты, что не под силу и профессиональному драматургу. Ведь если даже не брать факт начала работы над книгой, то сколько всего вокруг: и чёрная «Волга», которая была, да нету, и два верных трамвая (ещё бы электричку сюда для полноты картины!), столь необходимых, когда город пересекаешь из конца в конец, и, без сомнения, организатор, уверенно пообещавший и хладнокровно не исполнивший обещанного. И главное — Перово. Непонятное, причудливое возвращение в детство и юность.
А. П. Нилин в данном случае верно выделяет их молчание во время длинной дороги. Ведь действительно, есть моменты, когда лучше не говорить.
Впрочем, одну фразу после долгой паузы Александр Павлович записал. «Удостоверение заслуженного мастера забыл. Могут же не пропустить», — негромко произносит Стрельцов.
И нечто непрошеное поднимается в таком контексте. Потому что — да, могут. Они всё могут. И не дать пройти на стадион, пусть сами приглашали (о машине-то забыли), — тоже. Причём формально-то — не придерёшься. «Корочку» получил? Теперь не забывай. С ней всегда теплее.