Ее голос

—…нам, космонавтам, звезды гораздо ближе, чем вам, на Земле. Они окружают нас, как вас — деревья… — это сказал Аро.

Я знал, что он совсем недавно окончил Академию космонавтики, и ничуть не удивился его словам. Сидящий рядом с Аро невысокий мужчина с проседью молчал. На его сером костюме блестела серебряная стрела покорителя космоса. Это был Ван Эйк — космогатор планет внешней группы, как его отрекомендовал мой друг Рани.

Мы покидали Землю, чтобы пройти полугодовую практику на спутниках Юпитера, и мать Рани устроила прощальный вечер. Ван Эйка пригласили, как «человека оттуда». Для нас космическая

экзотика начиналась сразу же за орбитой Марса, которую мы ни разу не пересекли. Для Ван Эйка слова «Титан», «Европа», «Плутон» были не пустыми звуками, а чем-то хорошо знакомым, таким же, как для нас пульт настольного вычислителя. Мы хотели, чтобы Ван Эйк сказал что-нибудь, убедил нас, что жизнь там — тоже жизнь, а не бесконечная вереница дней, когда только и ждешь возвращения на Землю. Но Ван Эйк молчал, как все старые космогаторы, за долгие годы привыкшие к тишине в кабинах своих ракет. Зато Аро говорил за двоих. До меня долетали отрывки его монолога:

—…с нами звезды разговаривают. Подумайте, где-то в бескрайней ледяной пучине космоса вспыхнула новая звезда. Ты сидишь у приемника в ракете и слышишь ее зов; он был брошен во Вселенную тогда, когда еще не существовало рода человеческого, когда атомы, из которых ты состоишь, были еще, быть может, частицей планктона в докембрийском океане…

Я заметил, что подруга Рани, Вия, с восхищением смотрит на вдохновенное лицо симпатичного космогатора.

— Ну, Аро вошел в раж. Теперь его монологу конца не будет, — осуждающе произнес Рани. — Знаешь что, — обратился он к Аро, — расскажи-ка еще, как космогаторы беседуют с волновиками.

Он явно издевался, потому что волновики — это мифические формы существования электромагнитных волн, которые, появляясь в виде удивительных голосов, призынов, а то и категорических приказов изменить курс ракеты, слышались космогаторам во время их одиночных полетов. Согласно легенде, тот, кто следовал их советам, погибал.

После слов Рани наступила тишина и стало слышно, как за окном во мраке стрекочут цикады. Совершенно неожиданно заговорил Ван Эйк.

— Ты упомянул о волновиках. Я знал космогаторов, которые клянутся, что волновики и в самом деле существуют. — Он на минуту замолчал, и я подумал, что голос у него теплый и глубокий, как у трансформаторов под током. — Будь я более доверчив, — продолжал он, — я мог бы даже поклясться, что встретил волновика. Собственно, я до сих пор толком не знаю, что об этом думать…

Я внимательно смотрел на него. Нет, он определенно не относился к разряду людей, способных высосать из пальца что-нибудь подобное. К тому же такие истории обычно сочиняют для слушателей, а мы… Нет, вряд ли он стал бы что-нибудь придумывать ради нас.

— Если можешь, расскажи нам об этой встрече, — робким голосом попросила Вия.

Ван Эйк словно не расслышал. Его выцветшие глаза смотрели на нас равнодушно, будто и не замечая, как не замечали они тысячи звезд, окружавших ракету во время полета.

— Что ж, могу рассказать, — проговорил он наконец. — Хотя вы мне все равно не поверите. Те, кому я переслал рапорт, направили меня на обследование к психиатру; но вам я расскажу…

Это было почти три года назад. Я летел с Марса на Европу, третий спутник Юпитера, на большой, неповоротливой товарной ракете с грузом автоматических регенераторов воды для тамошних баз. Полет был несложный. Подойдя к спутнику, я направил ракету почти по касательной к кривизне поверхности планеты, погасил скорость и вышел на замкнутую круговую орбиту, обходя спутник в плоскости его экватора. Подо мной, освещенные лучами далекого солнца, проплывали белые равнины, окруженные амфитеатрами скал. Кое-где скалы собирались в горные цепи, а их вершины, покрытые белым налетом замерзших газов, вздымались на тысячи метров вверх, навстречу ракете, вызывая беспокойное дрожание стрелки альтиметра. Я пролетал над одной из глубоких впадин, чьи отвесные рваные склоны были прекрасно видны на нижнем телеэкране, и даже подумал, что сюда немыслимо добраться без ракеты-разведчика. И именно тогда шум в динамике утих, и я услышал слова: «О… нет, это невозможно… — а потом крик:— Томми, спаси… мы погибаем!»

Столько было ужаса в этом женском голосе, что я сразу подумал о трагедии, разыгрывающейся где-то здесь среди скал и пустоты. Когда я давал автомату команду возвратиться к впадине, исчезающей за горной цепью, руки у меня дрожали. Приемник, как всегда при подходе к спутникам, работал в широкой полосе частот, и я не мог определить длину волны передачи. Я включил радарный искатель, который прощупал миллионы кубических километров пустоты и не обнаружил даже крупинки размером в горошину. Значит, то, что я слышал, происходило подо мной, среди скал на поверхности спутника. Однако я напрасно включил телеэкран на максимальное увеличение. Нигде ни корпуса ракеты, ни следа человека. А в моих ушах все еще звучал низкий, полный отчаяния голос. Я ожидал повторного зова, но приемник молчал, и был слышен только шум помех, идущих из космоса. Неужели она погибла, неужели это были ее последние слова, прежде чем лопнуло стекло шлема, дыхание превратилось в иней, а глаза в кусочки льда? А может быть, она 'погрузилась в легкую, как пух, пыль, местами покрывающую поверхность спутника… Но внизу не было ничего, только эта проклятая неподвижность, вечная неподвижность мертвой планеты, испещренной глыбами скал.

Я кружил над впадиной, наверно, с полчаса. Вызвал обе базы, расположенные на Европе. На одной — все были в сборе, на второй — два петрографа вылетели в небольшой ракете, но они находились совершенно в другом секторе, на противоположном полушарии спутника. Кроме того, приемные станции баз не отметили никакого сигнала значит, он мог исходить только от передатчика, находящегося в пределах прямой видимости, а ведь тут никого не было. Именно тогда я и подумал о волновиках… Я слишком ясно помнил подробности, чтобы счесть это галлюцинацией, подробности объективные: дрожание стрелки альтиметра, когда я пролетал над вершинами, их белые рваные склоны… И лишь потом я услышал ее голос… Мне хотелось, страстно хотелось, чтобы зов повторился. Я кружил над впадиной до тех пор, пока меня, наконец, не вызвали с базы. Дальше здесь оставаться было нельзя. Последний круг. Я напряг зрение так, что различил отдельные камни и скалистые уступы. Но там действительно не было никого, никого, кто мог бы кричать…

Ван Эйк умолк и уставился на крышку стола.

— Ты не докончил, не сказал, что думаешь об этом теперь, — прервала тишину Вия.

Ван Эйк взглянул на неси, пожав плечами, коротко ответил:

— Ничего.

— Всегда, когда мне рассказывали о волновиках, — вставил Аро, — я спрашивал, подчиняются ли они уравнению Максвелла, и никто не мог мне ответить, — молодого космогатораявно волновала эта тема.

Беседа продолжалась. Немного погодя Ван Эйк встал и начал прощаться. Я вышел вслед за ним. Домик был окружен садом, полным невидимых сейчас цветов, пахнущих только ночью. Дальше, за живой изгородью фосфоресцировал аэродром, на котором стояли наши колеоптеры.

— Прости, — робко начал я, догнав Ван Эйка.

Он остановился.

— Слушаю.

— Твой рассказ… какой-то странный, неправдоподобный. На Земле, наверное, не могло бы случиться такое, — быстро добавил я, опасаясь, что он неправильно поймет меня.

— Я рассказал то, что пережил, — в его голосе прозвучало раздражение.

— Знаю… но я проведу полгода на одной из баз Европы и хотел бы увидеть то место…

После минутного раздумья он ответил:

— Я могу дать тебе координаты, но это бесполезно. После этого я сам трижды пролетал над тем местом и ничего не услышал.