Ее величество-Тайга.

Нетесова Эльмира Анатольевна

Рев медведей, хорканье оленей, крики рысей, росомах, свист бурундуков, тявканье лис, плач зайцев — все слилось с грозным голосом беды.

Спастись! Но где? Застилает дымом глаза. Это загорелась верхушка елки. А вот и боковая лапа взялась огнем. Это все, это значит — нет у Кузи дома…

Рысь,

обезумев, выхватила из дупла котенка. Он, теплый, спал, не чуя беды. У него уже нет дупла, нет старой лежки, которую так и не успел увидеть. Не узнает, не успеет полюбить тайгу. Горит она. С шумом, стоном, треском. Умирает…

Кузя прыгала по деревьям. С кроны на крону. Скорее бы из огненного жара, из дымной завесы. Ей нет конца. А может, не стало глаз, где в глубине жила тень человека? Но живо, пока еще живо сердце. Куда оно ведет, не слушаясь Кузю, куда его тянет, неразумное?

Там, у очага, слушала рысь тихие песни. О тайге. Она жила в них сердцем. Она будила и баюкала.

Но это было так давно, в детстве. А может, приснилось хорошим сном в старой лежке.

Но нет… Кузя помнила сарай, старую корову. Ее доила девчонка, обязательно надев на себя дедову шапку, иначе корова не подпускала. Девчонка пела дедовы песни. А потом первое, самое теплое молоко наливала Кузе в миску.

Там, в доме, любили Кузю. Там всегда ждали и скучали по ней. Там ей были рады всегда. Там над домом лесника всходило солнце. Оно никого не убивало, не губило. Это подсказало сердце.

Но ведь люди подожгли тайгу. Они хотели убить ее. А лесник — человек. Это подсказал разум.

Но лесника тоже хотели сжечь люди. Его, и девчонку, и дом… А что, если пожар сожжет их теперь, сейчас? Может, их уже никого нет?

Над

потемневшей тайгой прогремел гром. Кузя сделала громадный прыжок. Ей показалось, что в тайге рухнуло громадное дерево. Она еще никогда не слышала грома. До зимовья уже совсем недалеко. Оно уже рядом.

Над головой рыси, разорвав завесу тьмы, вспыхнула ослепительная молния.

В ее свете она увидела лесника. Акимыч стоял на пороге зимовья, размашисто крестясь.

— Спаси нас, Господи! Отведи беду от творений твоих, — просил он за всех разом.

И, словно услышав его слова, с неба сорвались потоки воды.

Кузя сидела на крыльце. Она с детства помнила: деду, когда он стоит на коленях, мешать нельзя.

Акимыч встал мокрый, дрожащий. Оглянулся на тайгу, на зимовье. Увидел Кузю.

Та вылизывала рысенка. Терпеливо ждала Акимыча.

— Вот и тебя Бог спас, слышишь, как ливень с пожаром управляется?

Кузя тихо подошла к старику. Глянула в изболевшие, заплаканные глаза человека. Он сумел выпросить дождь у Неба, остановил пожар. А знает ли, что там, в тайге, пятеро людей? Они никогда не вернутся домой. Навсегда остались у болота.

Кузя терлась головой о мокрые штаны лесника. Метила его, как своего, родного, единственного, не предавшего тайгу. В своей стае человеков он остался одиночкой, как безухая медведица — в тайге. Но здесь, на своем участке, он — свой. Его не тронет никто. «И не обидит», — метила рысь старика тщательно, как рысенка.

— Прости их, Господи! Упокой души усопших. Прости им грех, по злобе и алчности сотворенный, — поднял старик лицо к небу.