Ее все любили
Шрифт:
Гремилли предстояло начать все с самого начала и не быть на сей раз наивным, хватаясь за первое, что вызывает подозрение, но может еще более запутать следы убийцы. До сих пор все, что связано с убийством, казалось абсолютно непонятным, если считать слова Арсизака и его любовницы искренними. И напротив, все в корне менялось, если заявления их воспринимать как изначально ложные. В таком случае прокурор, вернувшись домой задолго до того часа, который он называет, неожиданно сталкивается там со своей женой, которая, как он считал, должна находиться в Бордо. Разыгрывается страшная сцена, Арсизак распаляется и в приступе гнева убивает свою жену. Получив соответствующее внушение, Арлетта Танс подтверждает, что ее любовник ушел от нее около двух ночи, то есть гораздо позже того часа, когда произошло убийство. Убийца же, потеряв голову, устраивает комедию с открытыми без взлома дверьми, в которую могут поверить лишь полные идиоты. Вот только почему он не оставил следов на трупе, не изорвал одежду и не перевернул мебель, чтобы создать видимость того, что вор был застигнут врасплох во время своей работы? Да потому, что Арсизак не был профессионалом и, стоя над трупом своей жены, просто очумел. И повел себя так, как это сделала бы на его месте любая посредственность. А эта наивность с отправкой якобы украденных денег? Однако здесь глупость переходила уже все границы, и Гремилли забеспокоился. Неужели прокурор мог хоть на секунду допустить, что полиция поверит в версию о раскаявшемся убийце?
Что больше всего смущало Гремилли, так это именно нелепость, с которой совершил свое преступление этот парень, чей острый ум — и это отмечали все, кто о нем говорил, — был оценен полицейским с первых же минут его пребывания в особняке на бульваре Везон. Комиссар ходил по кругу. Стоило ему подумать, что объяснение найдено, как практически тут же возникало опровержение. Все свидетельствовало о том, что Арсизак убил свою жену, все, кроме того, что речь шла о человеке, обладавшем тонким и проницательным умом. Страх, ужас от содеянного могли заставить такого человека, как прокурор, броситься сломя голову куда глаза глядят, вскочить в любой неизвестно куда идущий поезд, но только не вести себя так глупо. К тому же по роду своих занятий прокурор знал, как работает полиция, и не мог рассчитывать на то, что кто-то серьезно отнесется к этим жалким выходкам.
Заканчивая туалет, Гремилли почувствовал, что нервы его на пределе. В какую бы сторону он ни пошел, он все время оказывался там, откуда начинал движение.
В половине восьмого он спустился позавтракать, купив заодно местное издание солидной ежедневной газеты, выходящей в Бордо. Комментируя события, связанные с убийством, журналисты терялись в догадках и, как обычно, мстили за нехватку информации, злословя что-то по поводу неповоротливости следствия. Гремилли с удовлетворением отметил, что его фамилия нигде не фигурировала. Таким образом, тайна его пребывания здесь была сохранена, что, надо признать, его удивило и обрадовало.
Полицейский из Бордо отвлекся от своих забот, стоило ему только окунуться в пестрый мир старого города. Он любил эту почти деревенскую атмосферу, где витали запахи полей. Вот гора домашней птицы, разложенной на лотках, где жирные гуси поражали своей белизной. Осторожные покупательницы с богатым опытом, идущим еще от прадедов, что-то щупали, нюхали, пробовали на язык и взвешивали на руке, не торопясь с решением. Но ни та, ни другая сторона не проявляли ни малейшего нетерпения и, считая спешку лишней в таком деле, не хотели лишать себя удовольствия, которое они испытывали от беседы. Здесь до сих пор еще чтили традиции рынка с его шумной неразберихой и беззлобными спорами, говорившими о прочных связях между городом и деревней. Забыв, что он недавно поел, Гремилли жадным взглядом обводил эти несметные съестные богатства. За рядами белого мяса он увидел зажаренные в печи туши с золотистой и хрустящей корочкой и сочащимся по ней жиром, который передаст свой неповторимый аромат фасоли, томящейся вот уже несколько часов в глиняных чанах. Гастрономия — единственная отрада, которая остается мужчине, когда одни радости жизни оставили его, а от других самому пришлось отказаться.
К сожалению, комиссар прибыл в Перигё не в качестве туриста. Основной его заботой был убийца, которого необходимо было найти и, по возможности, арестовать. Вздохнув, он бросил последний взгляд на этот красочный мир и, пройдя по улице Сажес, затем по Эгийри, направился в сторону дворца правосудия, расположенного на бульваре Монтеня. Он заявил, что ему необходимо поговорить с мсье Бесси. Он умышленно не показал удостоверение и не назвал должность, указав лишь свою фамилию на бланке, который ему протянул служащий. Гремилли старался сохранить свое инкогнито как можно дольше.
Следователь встретил его в высшей степени любезно.
— Итак, мсье комиссар, удалось ли вам пообщаться с нашим городом, как вы того желали?
— Конечно же, мсье следователь, и я в восторге. Более того, я просто влюбился в Перигё.
— Любовь с первого взгляда, надо полагать?
— Именно.
— Позволю себе спросить, поможет ли это вдруг родившееся чувство решению задачи, которая на вас возложена?
— Надеюсь, при условии, что я буду опасаться.
— Опасаться чего?
— Всего.
— То есть?
— Прежде всего, вашего города, мсье следователь. Он может заворожить настолько, что одна только мысль о возможности существования здесь убийцы покажется нелепой. Затем, вашего неба, под которым лучше мечтается, чем работается. Наконец, приветливости горожан, которая может задурманить моментально, если не быть постоянно начеку. Ваши сограждане, мсье следователь, опасны тем, что от первой же улыбки теряешь всякую осторожность и начинаешь верить в их природную искренность.
— И на чем основываются ваши наблюдения?
— Я встречался с мсье Арсизаком и мадемуазель Танс.
— Да? Ваши впечатления?
— Я только что о них и рассказывал вам, мсье следователь. Оба симпатичны, милы, производят впечатление искренних людей, однако…
— Однако?..
— Однако один из них, возможно, убил свою жену при посредничестве другого.
— Ну вот, наконец-то! Таким образом, теперь и вы верите в виновность Арсизака?
— Я не знаю.
— Но послушайте, мсье комиссар, давайте рассуждать трезво.
— Это как раз и есть самое трудное.
— И все-таки попытаемся… Весь город любит или, по крайней мере, уважает Элен Арсизак — олицетворение доброты. Молодежь восхищается ее красотой, а большинство из тех, кто постарше, завидуют прокурору республики, что у него такая жена.
— И именно поэтому ему не прощают его связь с мадемуазель Танс.
— И это верно. Все возмущены, но не тем, что у Арсизака есть любовница — мы не пуритане, — а тем, что он мог обманывать женщину таких высоких качеств, как мадам Арсизак. У всех ощущение, что они стали свидетелями некоего, так сказать, кощунства.
— И в то же время большинство из тех, кто критикует прокурора, при первой возможности охотно изменили бы ему с Элен Арсизак.
— Вне всякого сомнения. Не станем же мы переделывать человеческую натуру, не так ли?
— Разумеется! Вот только меня смущает, не объявляют ли прокурора убийцей жены скорее вследствие скрытой ревности, чем глубокой убежденности?
— Возможно. Ведь со смертью Элен Арсизак женщины Перигё вдруг почувствовали, что потеряли ближайшую подругу, а мужчины — что им просто наставили рога.