Егерь-3: Назад в СССР
Шрифт:
Ещё через несколько минут рычание слышалось у самого выхода. А затем из норы показался обрубленный курчавый собачий хвост. Хвост вытянулся и подрагивал от напряжения. Жека, изо всех сил упираясь крепкими лапами в землю, пятился и тащил лисицу наружу.
Я приготовил ружьё и крикнул Владимиру Вениаминовичу:
– Тащи пса!
Психотерапевт забросил своё ружьё за спину, ухватил Жеку за задние лапы и потащил из норы. Жека рычал, не разжимая челюстей.
Ничего себе! Так это мы не лису взяли, а матёрого лисовина, самца! И как только Жека умудрился
Но Жека молодец – перебирая челюстями по густой лисьей шерсти, добрался-таки до горла и намертво вцепился в него.
Придушенная лиса слабо перебирала лапами. Плотно сжав губы, Владимир Вениаминович умело добил её палкой и принялся разжимать собачьи челюсти.
– Пусти, Жека, пусти! – приговаривал он, опустившись на колени. – Пусти, всё!
Пёс рычал, курчавая шерсть дыбилась на загривке.
Я почувствовал, как меня постепенно отпускает азарт охоты. Это всегда так. Пока зверь не загнан – не чувствуешь ни голода, ни жажды, ни холодного ветра. Только неистовое желание выследить, догнать и добыть.
Но едва охота закончена – все ощущения возвращаются с новой силой. И сразу чувствуешь, как бежит по вспотевшей спине холодок, как тоскливо урчит желудок, в котором с раннего утра побывала только чашка чая с бутербродом, как гудят натруженные за день ноги.
– Смотрите – какой красавец!
Владимир Вениаминович, наконец, выпрямился, держа в руках добытого лиса. Длинный рыжий мех с серебристой опушкой переливался при дневном свете. Широкая белая грудь и тёмные, почти чёрные передние лапы.
И правда – красавец!
Неутомимый Жека подпрыгивал и волчком крутился у ног хозяина, стараясь снова добраться до лисы.
– Отличный воротник получится, Володя! – одобрил, подходя, Георгий Петрович. – Подаришь своей Марине, чтобы почаще отпускала на охоту.
– Марина меня понимает, – протянул, почти пропел басом Владимир Вениаминович. – А вот дела, служба…
Он пошарил в кармане, вытащил кусок сахара и протянул его Жеке.
– Держи, неугомонный!
Жека, радостно крутя коротким хвостом, схрумкал сахар.
Георгий Петрович устало присел на поваленное бревно. Вытащил из кармана папиросы и закурил.
– Как ваша нога? – спросил я его.
– Да что ей сделается, – отмахнулся генерал. – Болит.
– Сейчас костёр разведём, чаю попьём, – сказал я. – Да и к дому.
Я принялся собирать дрова. Владимир Вениаминович подвесил лису на дерево – повыше, чтобы не дотянулись собаки – и тоже стал мне помогать.
Мы развели небольшой костёр, подвесили над огнём закопчённый котелок. За водой я не поленился сходить к озеру – в бочажинах на дне оврага вода была только стоялая, подёрнутая радужной плёнкой затхлого налёта.
Очень скоро в котелке забулькала вода. Я всыпал в кипяток горсть заварки, кинул для запаха несколько малиновых прутьев, которые сломал тут же, в овраге.
Дождался, пока чаинки осели на дно, и разлил по кружкам тёмно-коричневый горячий чай.
Владимир Вениаминович развернул промасленный свёрток с бутербродами.
– Жена собрала в дорогу, – улыбаясь, пророкотал он.
Шумно, обжигаясь, отхлебнул из чашки.
– Хорошо!
И впрямь, в лесу было хорошо. Наполовину сбросившие листву деревья стояли неподвижно. Каждая тонкая веточка отчётливо прорисовывалась в прозрачном воздухе. Только сосны упрямо зеленели, да по краю оврага стояли редкие тёмные ели.
Перекусив, мы залили костёр остатками чая и тщательно затоптали огонь сапогами.
– Пора идти, – сказал Георгий Петрович и со вздохом поднялся на ноги. Мы выбрались из оврага наверх и пошли берегом озера к базе.
Озеро казалось совершенно пустынным. Утки уже улетели. Ещё недавно на воде ночевали стаи запоздалых гусей, но и они ушли к югу. Я пригляделся и увидел, что ночью между стеблями тростника намёрзли первые тонкие ледяные забереги.
Наступило то самое межсезонье, когда охота по птице почти закончилась, а охота по первому снегу ещё не началась.
Охотники на базу наведывались редко – сейчас разве что зайца с гончими гонять. Но мало кто держал гончих собак в городе – эти псы не для тесной городской квартиры. А у сельских охотников были свои излюбленные места недалеко от дома.
По выходным заезжали рыбаки – выходили на лодках побросать блесну, половить тёмную озёрную щуку, у которой шёл осенний жор. Кроме щуки часто попадались увесистые горбатые окуни – почти чёрные от торфяной воды.
Поэтому в воскресенье вечером я с чистым сердцем закрывал базу на замок, садился в машину и уезжал в Черёмуховку, где и проводил всю неделю. С Тимофеевым мы договорились, что в случае чего-то неожиданного он предупредит меня по телефону.
Вот и база. Пока прогревался мотор «ЛуАЗа», я проверил – всё ли в порядке. Подёргал замки на дверях, по привычке покосился в сторону погреба.
Тогда, летом, во время обыска, даже бывалые милиционеры давались диву – сколько оружия припрятал Жмыхин под большим деревянным ящиком, в котором хранилась прошлогодняя картошка. А я даже не удивлялся, глядя, как в машину грузят автоматы и ящики с гранатами. Устал, не до удивления было.
А потом была бесконечная череда допросов и протоколов.
Дверь в дом пришлось устанавливать заново – старая ремонту не подлежала. Надо было её покрасить, да руки пока не доходили – то одно, то другое. Так дверь и белела свежей, уже начинающей желтеть древесиной.
К чёрту! Будет время – со всем разберусь.
– Давайте грузиться! – сказал я охотникам.
Собаки первыми запрыгнули в машину, обнюхались и мирно улеглись на резиновом ковре, который закрывал холодный металл кузова. Когда и как они успели подружиться – непонятно. Наверное, у собак, как и у людей, всё происходит по принципу «свой – чужой». Если видишь своего, то короткого взгляда достаточно для того, чтобы появилось доверие. Ну, а с чужим человеком сколько времени ни проведи рядом – понимания не будет.