Егерь: заповедник
Шрифт:
— Отменили? Как это отменили автобус?
Лицо Федора Игнатьевича удивленно вытягивается.
— А кто знает? Райком? Это оттуда распоряжение пришло?
Трубка еще что-то бурчит, но председатель уже не слушает.
Он растерянно смотрит на меня, как будто я могу ему чем-то помочь.
Потом бросает трубку на рычаги.
— Ничего не понимаю, Андрей Иванович! Говорят, пришло распоряжение из райкома убрать утренний рейс. Как так?
Взъерошив седой лохматый затылок, Федор Игнатьевич снова
— Говорит председатель сельсовета Черемуховки! На каких основаниях отменили утренний рейс автобуса в Черемуховку?
Я удивляюсь решительному тону председателя. Ничего себе, это он так с райкомом разговаривает?
За своих черемуховцев Федор Игнатьевич стоит горой.
Но и собеседник на другом конце провода не уступает ему в напористости.
Телефонная трубка что-то решительно крякает, и Федор Игнатьевич внезапно мрачнеет.
— Собрание? Завтра в девять? А на чем же я доеду? Автобус отменили, а машина у меня в ремонте. Подождите!
Но в райкоме уже повесили трубку.
— Что там, Федор Игнатьевич? — спрашиваю я.
— Ерунда какая-то, — неуверенно бормочет председатель. — В райком меня вызывают, на общее собрание. А это не к добру. Песочить будут.
— А есть за что?
— Так найти-то всегда можно! — зло выкрикивает Федор Игнатьевич. — Работы — во!
Он решительно проводит большим пальцем по щетинистому кадыку.
— Там не успел, здесь недоглядел. Вот и повод.
— Не грусти, Федор Игнатьевич, — говорю я. — Может, по другому поводу собрание.
Но председатель мрачно качает головой.
— Нет, Андрей Иванович. Я чувствую, что это не к добру. Только не могу понять, к чему именно они прицепились.
— А что с автобусом?
— А про автобус мне ничего не объяснили. Сказали — завтра все узнаю.
— Я отвезу тебя в райцентр, Федор Игнатьевич, — предлагаю я. — Как раз завтра утром туда поеду.
— Правда?
Федор Игнатьевич вяло кивает в знак благодарности. Он весь погрузился в раздумья.
— Спасибо! Хоть одной головной болью меньше. А обратно ты во сколько поедешь? Может, я и в Черемуховку с тобой успею.
— Обратно поеду поздно, — объясняю я. — Катя завтра уезжает учиться, поеду с ней в Ленинград. Провожу до общежития, а то у нее чемоданы тяжелые. Потом погуляем по городу. На последней электричке вернусь.
— Погулять — это хорошо, — думая о своем, кивает Федор Игнатьевич.
Потом вспоминает:
— А ты позвонить хотел, Андрей Иванович?
Он придвигает ко мне телефон.
Я снимаю трубку и набираю номер Тимофеева.
— Александр Сергеевич, здравствуй. Это Синицын. Я звоню предупредить, что завтра меня не будет на участке. Еду на один день в Ленинград по делам.
— Андрей Иванович, — сурово говорит Тимофеев. — Это очень хорошо,
— А в чем дело? — удивляюсь я.
— На тебя поступила жалоба.
В груди неприятно холодеет.
— От кого, и на что?
— От одного из охотников, — уклончиво отвечает Тимофеев. — Жалуется, что ты не отметил ему путевку, и он пропустил открытие охоты.
Я догадываюсь, о ком речь.
— Это Болотников жалуется?
— Да, — неохотно говорит Тимофеев. — Андрей Иванович, что у вас с ним произошло?
— Завтра приеду и обязательно расскажу, — отвечаю я. — Скажи, а еще от кого-нибудь жалобы были? Или только от Болотникова?
— Только от него. Но какая разница? Он такой шум поднял, что придется правление собирать. Я думал на следующей неделе тебя вызвать. Но раз ты завтра сам едешь, значит, завтра и соберем.
Я почти не слушаю Тимофеева, быстро прикидывая план действий.
Значит, приятели Болотникова его жалобу не поддержали. Это хорошо. Какие у них фамилии?
Я хмурюсь, вспоминая. Это не обязательно, их фамилии записаны у меня в протоколе. Но мне почему-то важно вспомнить их именно сейчас.
Спицын и Федотов. Да, точно!
— Александр Сергеевич, — говорю я в трубку. — Вызови завтра Спицына и Федотова. Знаешь таких?
— Конечно, — удивленно отвечает Тимофеев. — Это приятели Болотникова. А зачем их вызывать?
— Они были вместе, — объясняю я. — Хочу, чтобы они подтвердили жалобу.
— Так ведь тогда тебе совсем плохо придется.
— Это мы еще посмотрим.
Глава 10
— Жалоба? — переспрашивает Катя. — На тебя? За что?
Она растерянно смотрит на меня.
— Пьяные охотники стреляли по бутылкам, — объясняю я. — Помнишь, я тебе рассказывал? Мы с Павлом их задержали и составили протокол.
— Но ведь это правильно! — недоумевает Катя.
— Ага, — киваю я. — Но потом я их отпустил. Пожалел. К тому же, они добровольно вызвались убирать картошку.
— А теперь они на тебя жалуются?
Катя негодующе вскидывает подбородок.
— Но это несправедливо, Андрей! Хорошо, что Павел едет с нами. Он подтвердит, что ты все сделал по закону.
— Конечно, подтвердит, — соглашаюсь я. — Но трудность не в этом. Понимаешь, жалобу написал только один из них. Я отпустил его за компанию, чтобы не портить жизнь двум другим.
— Значит, теперь он думает, что ты ничего никому не расскажешь? И можно безнаказанно обливать тебя грязью? Вот сволочь!
Я не могу сдержать улыбку
— Катюша, ты же комсомолка!
— Ну, и что? Все равно этот Болотников — сволочь!
— Согласен, — киваю я. — Еще какая.
— И что ты теперь будешь делать?