Египет-69

Я прилетел туда в военное время, названное тогдашним президентом Насером «активизацией боевых действий», а потом историками — «войной на истощение», начавшейся спустя два года после поражения арабов в шестидневной войне 1967-го… По ту сторону Суэцкого канала, на Синае, хозяйничали израильтяне, время от времени над нами распарывали небо израильские «скайхоки» и «миражи», а то ухала вдалеке дальнобойная артиллерия, и вся наша советническая миссия в Египте жила военной жизнью, и когда я читал наши опаздывающие на неделю советские газеты, то ТАССовская информация о боевых действиях в зоне Суэцкого канала, скажем, в районе Исмаилии, чаще всего вызывала ироническую усмешку, — ведь я только вчера оттуда вернулся…

Израильтяне имели явное превосходство в воздухе, успешно бомбили наши, то есть египетские, ракетные и радиолокационные установки, а наши, то есть египетские, «миги», неохотно ввязывались в бой, так как почти всегда терпели поражение, наши устаревшие ракеты «земля-воздух» были малоэффективны, а зенитная артиллерия ПВО, сколько я ее ни видел в действии, ни разу ничего не сбила. Зато, говорили, что танки у нас «что надо», но проверить их боевые

качества арабы смогли лишь в 1973-м году, когда у власти был Садат, и в Египте уже не осталось ни одного нашего военного советника. Садата у нас поначалу считали «другом Советского Союза», верным преемником Насера, потом же, когда новый лидер Египта стал гнуть проамерикансую линию, прошел слух, что пятидесятидвухлетний здоровяк и, что называется, красавец-мужчина, Гамаль Абдель Насер умер не без помощи своего лечащего врача. Тот втирал при массаже особую мазь, полученную от израильских спецслужб, которая постепенно приводит к параличу сердца. Эту версию я впервые услышал от генерала-лейтенанта Голубева, Героя Советского Союза, летчика, советника командующего войсками ПВО Египта и моего главного начальника, которая после подтвердилась… Насер умер в 1970-м, Анвара Садата убили в 1981-м, и оба эти имени почти ничего не говорят нынешнему молодому поколению. Редко вспоминают и знаменитую Асуанскую плотину, «памятник советско-египетской дружбы», а сама дружба каких бы то ни было народов воспринимается как советский идеологический анахронизм. И еще Афганистан, огромной тенью заслонивший ту неизвестную нашу (мою) войну… Новая, неведомая, ни на что прежнее не похожая жизнь… Так что же там все-таки было?

Короче, теперь всем стало понятно — наши ракеты бессильны против низколетящих целей. По высоколетящим они работают нормально, но какой дурак будет летать высоко, там, где тебя достанут не только ракеты, но и допотопные 85-милиметровые зенитные орудия с механизмами ПУАЗО, то бишь приборами управления артиллерийским зенитным орудием, умеющими считывать координаты самолета, его скорость, направление и ту точку, в которой он окажется через пару секунд, чтобы именно туда послать снаряд… Впрочем, это позавчерашний день… А израильтяне не дураки. Они появляются сразу и вдруг на высоте метров пятьдесят-сто, и пиши, пропало. Два месяца назад я уже был с одним из наших советников на приеме у начальника контрразведки египетской армии… Это был суровый замкнутый человек в суровом месте, и я чувствовал себя не в своей тарелке, будто под пристальным взором родного КГБ. Видимо, служба такого рода связанная с совершенно определенным набором действий и мыслей, объединяет людей, делает их похожими друг на друга, независимо от идеологии, религии, национальности и модели экономического развития. Так похожи музыканты, в каких бы составах и где бы они ни собирались. Так, видимо, сходны и разведчики вместе с контрразведчиками, и всякие там службы госбезопасности. Я мало встречался с этими ребятами, но впечатление — общее. Это люди без личности, люди, закрывшиеся не только от других, но и от самих себя, а потому беспринципные и жестокие. Таков был и это высокий египетский чин. Он слушал нас внимательно и вопреки общепринятому здесь правилу даже пальцем не шевельнул, чтобы произвести на нас хорошее впечатление. Он был мрачен, суров, и от нас ему нужны были только цифры и даты — ТТД, то есть тактико-технические данные, а также когда и сколько.

Речь идет о поставках ЗРК «Стрела-1» — то есть самоходного зенитно-ракетного комплекса с весом ракеты 30, 5 килограмм, поражающей цели на высотах от 300 метров до 3, 5 километров, и ПЗРК «Стрела-2», переносного комплекса, поражающего цели самонаводящейся управляемой ракетой на высотах от 50 до 1500 метров, при дальности действия до трех с лишним километров, при массе в боевом положении всего-то навсего 14, 5 кг, почему и можно стрелять хоть с плеча…Американские «стингеры» еще в разработке, а наша «Стрела-2» уже принята на вооружение…

На миг неподвижное лицо контрразведчика преображается — я не узнаю его, оно светится праведным огнем мести, и я буквально считываю то, что предстает перед его мысленным взором — горящие обломки сбитых «миражей», «скай-хоков» и «фантомов».

То, что на канал прибыло несколько расчетов наших специалистов, готовых поработать по израильской авиации, было сверхсекретом. Им и предстояло в кратчайшие сроки научить арабов пользоваться этими комплексами. Первые пуски превзошли все ожидания. За один только летний день десятью ПЗРК были сбиты шесть самолетов Израиля. Избегая огня зенитно-ракетных комплексов С-75 и С-125, израильская авиация использовала малые высоты и поплатилась. Арабы ликовали — израильтяне были в шоке. Но их разведка сделала свое дело, и вскоре причина потерь была раскрыта. Наверняка, среди высшего офицерского состава арабского генштаба у них были свои агенты, и самолеты израильских ВВС снова полезли в высоту, где было больше шансов избежать контакта с нашими ракетами. Забегая вперед, скажу, что «Стрелой-2» за год моего пребывания в Египте было уничтожено 17 боевых самолетов Израиля.

Прямо из Генштаба приезжает генерал-лейтенант Гавашелия, чтобы проверить, как арабы осваивают наше новейшее оружие. Мы с Ведениным должны сопровождать его на Суэцкий канал. Отправляемся в восемь утра. Для меня это рановато. Впрочем, для меня вообще придти вовремя на службу — проблема. Мне всегда не хватало и не хватает пяти минут — в школе, в университете… Это какое-то проклятие. Не то чтобы я был соней и копухой. Нет. Но мне всегда было трудно выйти заранее, с запасом. Я всегда старался выйти так, чтобы точь-в-точь. Но для этого действительность должна была идеально мне соответствовать, а она постоянно в последний миг подсовывала проблему — оторвавшуюся пуговицу, нечищеные туфли, дырку в носке, внезапный позыв мочевого пузыря или что хуже — кишечника, телефонный звонок или опоздавший автобус. Опаздывал я и теперь, что было совсем нехорошо. Подчиненный должен являться раньше начальника, а я еще поспешаю от своих жилых блоков к дому в полукилометре от меня, где живет Веденин и где нас ждет машина с генералом — черный мощный шевроле, предназначенный только для высокого начальства…

Я бегу по утренним кварталам Наср-Сити, мимо новой мечети, которые появляются вместе с новыми кварталами, с неизбежностью очередных памятников Ленину у меня на родине, в спину мне с двух высоких минаретов звучит усиленный динамиками пронзительно высокий голос муллы, призывающий к утреннему намазу, а я бегу, высунув язык, по утренней жаре, которая еще не очень ощущается, потому что ее сопровождает утренний ветерок, бегу на взаправдашнюю войну, чтобы мусульмане могли здесь честно и спокойно возносить хвалы Аллаху, пока мы на канале будем делать все возможное, чтобы эти молитвы не прервал вой сирены и рев израильских «миражей».

Веденин и генерал Гавашелия с молчаливым укором ждут меня возле роскошного шевроле-седана. Это я должен ждать, стоя навытяжку… Впрочем, мне ничего не говорится — это как бы ниже генеральского статуса, но и молчание бывает весомым…Садимся в машину — генерал впереди, и мчимся из города. Задача наша — оценить ситуацию объективно, то есть с чисто нашей стороны…Позиция арабов нам и так ясна. Мы же считаем, что арабы просто плохо пользуются тем, что им поставляется. Водитель-араб знает, куда нас везти. Возможно, он из арабской контрразведки. Возможно, он даже понимает, о чем говорит этот русский генерал… Нам доверяют, но, скорей всего, нас и проверяют.

Генерал Гавашелия, московский благодушного нрава грузин, только вчера прилетел, прежде в Египте не был и полон впечатлений. Он красноречив и, видимо, умеет без малейшего акцента произносить за праздничным столом длинные и велеречивые тосты. «Какой красивый народ! — говорит он, глядя в лобовое стекло. — Какие красивые арабские женщины! Какая ужасающая нищета! Этот народ столько пережил, он пережил гибель собственной культуры. Не все народы смогли это пережить — потерялись, растворились в других народах. А он выстоял. Какие здесь у всех улыбающиеся лица! Нет, народ, который так улыбается, не победить! А евреи — что евреи? Они лишились своей государственности еще две тыщи лет назад. Нынешний Израиль — это искусственное, ненастоящее… Это детище политиканов, которым нужен Ближний Восток». Генерал полон пафоса, который мы готовы разделить с ним. А может, все это предназначено для записывающего устройства в машине, если, конечно, наш молчаливый водитель из контрразведки. Но то, что говорит Гавашелия, на наш взгляд, недалеко от истины. Почти истина и есть.

На выезде из города, когда мы останавливаемся у перекрестка, к машине бросаются два арабских мальчугана, чтобы протереть грязной тряпкой наше идеально чистое лобовое стекло. «Имши!», то есть «вон отсюда!» — делает сердитый жест кистью левой руки наш водитель — и мальчишки исчезают. Для нас такое не внове — мальчишки здесь включаются в работу рано — с пяти лет, но генерал задет за живое. Эта сценка переносит его в собственное детство в Гори, хотя он, сын школьного учителя, и не испытал бедности… Его воспоминания украшены эпитетами и точными грамматическими конструкциями — да, в голодном двадцать седьмом году он помогал матери по хозяйству и разносил по ближайшим лавочкам лепешки, которые она пекла, чтобы поддержать многодетную семью — как никак у генерала два брата и две сестры, и все, слава богу, живы-здоровы и в люди вышли… Генералу явно хочется, чтобы мы спросили, кем же именно стали его братья и сестры, но мы с Ведениным молчим — вышестоящему начальнику не принято задавать вопросы. Гавашелия же хочет произвести на нас хорошее впечатления, для чего и пошатывает дисциплинарный устав… Есть люди, особенно большие начальники, которым это уже неважно, которые уже переросли это, и на их лицах — застывшее недовольство теми, кто ниже, кто подчинен. Но генерал Гавашелия — не такой, он не забывает о подлинных человеческих ценностях и знает цену власти. Власть, если его и испортила, то лишь чуток, то есть не в той мере, в какой она портит человека, в первом поколении оглушенного ею. Гавашелия не оглох и не забронзовел. Возможно, в этом ему помог врожденный артистизм или даже аристократизм, примесь какой-нибудь княжеской крови — ведь там, в Кавказских горах, ей легче было схорониться от большевистского террора, чем на плоских равнинах России. Большинство офицеров-советников, кто меня окружал, выходцы из низов, из трудового люда, чаще — из крестьянства, он же, Гавашелия, больше походит на арабских генералов, представителей высшего сословия, а, как я уже успел заметить, люди богатые, то есть имущие, чем-то неуловимо отличаются от люде неимущих… В СССР черта между богатством и бедностью если не стерта, то скрыта — и в этом смысле непросто определить, кто есть кто. Чаще всего советский имущий — это высокопоставленный чиновник, на государственном обеспечении, получающий от государства машину, дачу, спецпаек и еще кучу привилегий в смысле лечения, курортов, всяких там пошивочных ателье и бесплатных поездок заграницу. Но это не то, потому что это твое, пока лишь ты верный слуга, раб режима. Здесь же я впервые увидел богатых людей, в общем, независимых от государства, даже несмотря на диктатуру Насера и его арабский социализм, и они, эти люди, были другими. Независимыми их делало богатство. Богатство и принадлежность своему роду наделяло их ни с чем не сравнимым чувством собственного достоинства, и они несли это чувство спокойно и несуетливо, не оглядываясь, не зыркая глазами по сторонам, и если они служили государству, и готовы были на жертвы ради него, то не по принуждению, не слепо, не из страха, не под воздействием какой-нибудь дежурной идеи, а по свободному выбору, по собственному разумению и собственной воле. С этой породой людей я встретился впервые — и она мне, разумеется, импонировала. В генерале Гавашелия тоже было что-то от такой породы, и это подкупало в нем.

Город кончился, и мы помчались на восток по одной из дорог, проложенных бог знает когда — еще в пору верблюжьих караванов. Вдоль дороги тянулся оросительный канал, а дальше — за дорогой, за каналом, за полями посевов — пшеницы, овса, фасоли, лука, за рощами манго, апельсиновых и мандариновых деревьев простиралась пустынная земля, пустошь, пустыня, где ничего не росло и не могло расти. Но и там, я знал, совсем не пусто — в отрытых траншеях, в укрытиях под камуфляжной сеткой, в капонирах рассредоточены египетские вооруженные силы — самолеты, танки артиллерия, пехота, и там, рядом с личным составом армии Египта, жили наши советники и переводчики.