Его большой день
Шрифт:
Лес густел. Овраг, по которому они продолжали свой путь, охранял их от разбушевавшейся стихии. Идти стало значительно легче.
Вот только ноги…
Отряд спустился в долину, и командир решил, что село уже близко. Он выслал вперед троих.
— Если кого увидите, сразу зовите нас!
Но кто станет в такое ненастье ходить по лесу?
Патруль не заметил ничего подозрительного. Увидев плетень, партизаны поняли, что они уже в селе.
Во Франковце стояла тишина. Несколько деревянных домишек теснились в узкой
Снег все шел. Метель, поразившая партизан в лесу своей безудержной силой, здесь превратилась в обычный снегопад, сопровождаемый легким ветерком.
— Пошли! — указал Шимак на первый дом. До него было не более пятидесяти метров. — Кажется, все спокойно.
— Хорошо бы сначала расспросить. Не то вдруг попадем все в западню, — предложил Хорват. — Пусть кто-нибудь останется здесь.
— Согласен, — ответил Шимак. — Ондрей, и ты, и ты… Пошли! Разведаем обстановку.
Четверо партизан вмиг оказались под кривыми сливами у деревянного дома, который щурился в их сторону единственным маленьким, с ладонь, окошком. Окошко было покрыто ледяными узорами и до половины засыпано снегом.
Остальные притаились у забора. Они едва стояли на ногах, но оружие держали наготове.
Йожо с Габриелем напряженно прислушивались, чтобы не пропустить опасность. Йожо держал Грома за мохнатую шею и приговаривал:
— Тихо, Гром! Тихо!
И пес понимал его. Мудрыми глазами он смотрел на мальчика, как будто хотел сказать: «Понимаю. Не волнуйся».
Из-за угла дома показался командир. Он подозвал всех взмахом руки.
— В селе немцев нет. Наведываются они редко. Говорят, раза два или три приходил патруль, но, не увидев ничего подозрительного, больше не появлялся, — разъяснил командир.
— Тогда пошли! — стали торопить его партизаны, замерзшие у плетня. — Согреться надо, ноги одеревенели.
— Нет, друзья! — вернул их командир, когда они стали протискиваться в узкие двери. — Не спешите… Даже если в селе нам прямая опасность не грозит, надо быть настороже. Сначала выставим часовых.
— Но ведь холод собачий… — послышались голоса.
— Да, ничего не скажешь… И все-таки двоим придется потерпеть. Остальные согреются, тогда часовых сменим.
Все так закоченели, что добровольцев не нашлось, и командир назначил двоих сам.
Дом, куда они вошли, был небольшим и темным. В единственной комнатенке у глиняной печи сидели двое стариков: Мармуля и его жена. В углу за печью громко сопел рыжий с белыми пятнами теленок. Когда первые четверо партизан постучали в дверь, Мармуля вздрогнул и шаркающими шагами пошел отодвигать засов. Вместе с партизанами в комнату проник холод.
— Добрый день!
— Добрый день… и добро пожаловать! — пролепетал ошарашенный Мармуля. Он испугался при виде здоровых парней с оружием в руках. И спросил: — С чем пожаловали?..
— Нет в селе?..
— Чего? Молока? — переспросил Мармуля.
— Да при чем тут молоко?
— А чего же?
— Да немцев!
— Этих нет. Недели две назад были последний раз, но с тех пор, как навалило снегу и ударили морозы, больше не приходили.
Старик совсем успокоился и суровым голосом спросил:
— А вы кто будете?
— Партизаны!
— Гм… Вот как!..
Село было так далеко от остального мира, а сейчас, зимой, совершенно от него отрезано, что партизаны сюда не заходили. Но он слышал о них, о партизанах, разговор заходил часто.
— Ну заходите, погрейтесь!
Тогда Шимак вышел и позвал остальных.
Когда все втиснулись в комнату, старуха Мармулиха всплеснула иссохшими руками:
— Господи боже мой! Сколько вас!
— А откуда вы пришли в такое ненастье? — полюбопытствовал Мармуля.
— Из леса… с той стороны Сухого Верха, дедушка, — объяснил Хорват.
— Как же вам удалось пройти? — удивился старик, знавший, как труден этот путь.
Командир рассказал, почему им пришлось предпринять такой опасный поход. Мармуля качал седой головой. Старуха тяжело вздыхала.
— Ох, бедные мы, как церковные крысы, — начал Мармуля. — Одно слово — горяне… Коровенка, полоска поля под горой на склоне, навоз туда — прошу прощения — приходится на себе таскать. Кроме овса и ячменя, ничего не родит… Но что имеем, дадим. Вам ведь все сгодится, переборчивыми не будете.
— Да где уж там! — кивнули партизаны, которые грелись у глиняной ночки.
Мармуля сказал жене:
— Позови соседей! Разберем их по одному, по два. Всех ведь нам самим не накормить.
Вскоре в дом начали приходить жители села. Все в овчинных тулупах, в валенках и бараньих тапках, надвинутых низко на глаза.
Через минуту комната была полна до отказа. Полна не только людей, но и запаха овчины и еще едкого дыма от дешевого трубочного табака. И любопытных глаз.
— К нам пришли партизаны, — сказал Мармуля односельчанам.
Те закивали головами, как будто хотели сказать: «Видим, а дальше что?»
— Надо их накормить!
Опять молчаливые кивки. Пришедшие осторожно осматривались, разглядывал и партизан.
Наконец один из них, молодой парень, сказал:
— Мы знаем, вы против этих… с черепами на шапках.
— Да, — подтвердил Шимак. — Мы боремся против них и вообще против всякой несправедливости.
— Несправедливости? — недоумевающе спросил кто-то. — Какой несправедливости?
— Ну, например, против того, что вы здесь, за спиной у господа бога, тянете лямку, как скот, носите бадьи с навозом на спинах и ничего от этого не имеете и никто о вас не думает.
Слова командира задели за живое. Ведь их жизнь и вправду была лишь жалким прозябанием. И поэтому отозвалось сразу несколько голосов: