Эхо Непрядвы
Шрифт:
– Ты ошибся, мурза, – ответил Остей так же холодно. – Перед тобой не раб, но князь, воевода Москвы, поставленный великим князем Донским. Когда ты хочешь это проверить, верни мой меч.
Шихомат взвизгнул, нукеры подскочили, вцепились в князя, пытаясь бросить ниц, но Остей был воином, он с детских лет готовил себя к боевым схваткам: сильные руки его отбросили врагов. Не успел молодой князь ни отскочить, ни заслониться – острый кинжал Шихомата ударил в не защищенную броней грудь и пронзил сердце. Без крика и стона Остей рухнул лицом вперед. Горячая молодая кровь алым ручьем хлынула на серый войлок, окрасила свернувшийся плащ князя. Шихомат, сопя, наклонился и вытер кинжал об одежду убитого. Каменными болванами стояли рядом ханские телохранители. Полог у дальней стенки шевельнулся, неслышно ступая по белому
– Аллах карает гордецов. Не захотел целовать шпору – целуйся с могильными червями. Пора, Шихомат.
– Кирдяпа просил за боярина Морозова. Он здесь.
Тохтамыш не ответил. Шихомат, сгибаясь в поклоне, попятился к выходу.
– В жертву тебе, Акхозя, я зарезал лучшего их быка, – сказал в пустоту хан. – Подожди, я зарежу все стадо.
Пустота молчала.
Снаружи услышали визг Шихомата, и русские встревожились, ордынцы насторожились. Морозов беспокойно спросил Карачу, где нижегородские княжичи. Тот жестко усмехнулся:
– Не знаю. Кажется, их еще не зарезали.
Отирая испарину со лба, Морозов беспомощно оглянулся на бледных бояр, на святых отцов, недвижно стоящих с сурово-отрешенными лицами, на тесно сдвинувшихся слободских старшин. Дружинники князя незаметно взялись за рукоятки мечей. Резко откинулся полог ханской юрты, вышел мрачный Шихомат, остановился перед боярином. Конные ряды нукеров шевельнулись.
– Ху-ур-рр!.. – взвыл ханский шурин, выдергивая меч из ножен. Морозов поднял руку, словно хотел остановить рукавом шубы стальную молнию, и упал с рассеченной шеей. Удары копий и сабель со всех сторон обрушились на посольство, не разбирая, где ризы, подрясники и клобуки, а где боярские шубы и кафтаны выборных. Адам с ярым криком перехватил руками два копья, но третье вошло ему под ложечку.
– Предатели! Душегубы! – выхрипел он с кровью и, как медведь на рогатине, добирающийся до охотника, сделал несколько шагов к врагам, протаскивая копье через свое могучее тело. Шестеро дружинников, побросав дары, мгновенно образовали кольцо, ловко отражая удары, но десятки копий полетели в них отовсюду, и воины, лишенные щитов, падали один за другим, обливая кровью горючую землю посада. Никто из предательски убиваемых не расслышал звериного рева врагов у крепостной стены.
Боевой клич Шихомата был сигналом к общему штурму. Сотни нукеров «почетной стражи», поворотив коней, образовали живой броненосный таран в шесть рядов и ринулись к отворенным воротам, топча и сбрасывая в ров с помоста вышедших из крепости людей. Сын боярский Тимофей кинулся к воротникам:
– Затворяй!
Те уже вращали ворот, старший, схватив секиру, начал рубить туго натянутые ремни, они лопались один за другим, послышалось глухое, тяжелое движение затвора и вдруг прервалось тупым стуком и жалким писком заклиненного металла. Тимофей выскочил из башни под сумрачный свод ворот, и в этот момент наверху грохнула пушка, опрокидывая железным смерчем всадников в середине головной сотни, но задние скакали через упавших, и уже в самых воротах захрапели лохматые кони, засверкала сталь, волчий вой степняков заглушил крики поражаемых насмерть людей, убегавших в крепость. Мимо Тимофея с алебардой в руках пробежал Гришка Бычара, бешено выкрикивая:
– Стой, Червец! Стой, гад ползучий, все одно раздавлю!
Железная глыба затвора, едва выйдя из ниши, намертво заклинилась в сбитых пазах, всадники, нагибая головы, уже проскакивали под нее. Позади Тимофея лязгнула, затворившись, железная дверь башни, и он остался один перед ворвавшейся в крепость оравой конных врагов. Бежать – убьют в спину. Прянул к стене, упираясь в нее, стал рубить и колоть мечом проносящиеся мимо конские бока и халаты…
Отборные сотни хана, подпираемые тысячами, через занятые ворота всасывались в детинец, как змея в трещину. На выходе змеиная голова бессчетно множилась, набрасываясь на все живое, и люди от ворот в ужасе бежали куда глаза глядят, увлекая находившихся здесь ополченцев. Сотни врага, разделяясь, ринулись вдоль стены в обе стороны, врубились в расстроенные, не готовые к нападению с тыла отряды ополченцев резерва, быстро уничтожая и разгоняя их, поражая стрелами тех, кто по приставным лестницам пытался уйти на стену. Стоящие наверху ничем не могли помочь избиваемым – Орда бросилась на приступ и снаружи крепости. Стрелы теперь хлестали с обеих сторон.
Когда конники Олексы на галопе миновали Соборную площадь и в конце широкой улицы открылась Фроловская башня, уже не менее четырех вражеских сотен прорвалось в Кремль. Торжествующий вой ордынцев слился с криками убиваемых детей и женщин; Олекса видел, как падают люди со стены и лестниц, как рассеянные толпы, гонимые нукерами в празднично расцвеченных халатах, бегут в узкие переулки, а те, у кого есть силы, карабкаются на частоколы и крыши строений. Смерть подкралась к людям в час пробудившейся надежды на скорое окончание осады, и это было страшно, это ослабило даже волю тех, кто держал оружие. Немалая толпа, запруживая улицу, бежала навстречу, но Олекса не умерил галопа.
Эх, если бы он послушался своей тревоги и вывел конников на Соборную площадь заранее!..
Толпа кинулась к заборам, люди ныряли в подворотни и калитки, карабкались на плетни, иные оказывались под копытами. Ничего не видя, кроме отверстых ворот, из которых валили уже легкие всадники в серых кожаных панцирях, Олекса нацеливал отряд на них, захваченный одной мыслью: перерубить шею степной гадюке, просунувшей голову в Кремль, уничтожить щель, в которую она проникла! Он даже не заметил, как пятеро его дружинников оттерли Анюту куда-то в середину отряда. Нукеры, растекавшиеся вдоль стен, стали поворачивать назад, навстречу русским всадникам.
– Копья! – оборачиваясь, крикнул Олекса. – Копья – встреч!
Первая сотня на скаку обратила поднятые копья вперед, вторая по команде седобородого Клевца распласталась двумя крыльями – навстречу нукерам. С оглушающим треском отряд врезался в скученных у подножия башни врагов. Шиты и брони не выдерживают удара тяжелых копий с конного хода, грохот лопающихся кож, визг и ржание столкнувшихся лошадей заглушились нечеловеческими воплями пронзенных; ошеломленные неожиданным ударом степняки попятились, поворачивая, сталкивались с напирающими сзади. Русские продолжали ломить, бросая копья с насаженными врагами, и под сводами Фроловских ворот, где могли проехать лишь три всадника в ряд, началась кровавая давка. Бежать было некуда, сбитых с седел и опрокинутых вместе с конями тут же настигала смерть. Чего не сделает ярость людей, захваченных боем? – русские дружинники по пятеро в ряд протискивались в каменное жерло ворот, копьями и окованными грудями лошадей проламывали свалку, но все же выбить страшную пробку обратно, в ров, не смогли и уперлись под сводом, сдерживая встречный натиск врага. За их рядами над блеском кривых мечей и вздернутыми конскими головами Олекса видел низ громадного железного затвора, тронутый ржавчиной. Почему его не опустят до конца? Почему не перерубят натяжные ремни подъемника? Как допустил такое Тимофей? В недоумении и гневе Олекса протиснулся к запертой двери башни, стал колотить в нее рукоятью меча, бешено бранясь, требуя, чтобы немедленно отворили, перерезали ремни, разрубили подвесные цепи и обрушили затвор на вражеские головы. Но железная дверь оставалась глухой, он не знал, что воротники, бессильные что-либо исправить, поднялись наверх и теперь метали во врагов камни с прясла башни. Вдруг увидел: под ногами его лошади кособоко приткнулся к стене сидящий Тимофей. Широко разбросанные ноги странно вывернуты, голова свалилась на плечо, вместо лица – черно-кровавая маска. Олекса узнал его лишь по кольчуге…
Внутри детинца, перед Фроловской башней, уже завязалась ожесточенная конная рубка, даже сюда, под свод ворот, где словно бы грохотал затянувшийся взрыв, доносились свирепые крики бойцов и звон стали. Где Анюта?.. Мысль о жене тотчас сменилась другой: может быть, удастся дозваться пушкарей и заставить их опустить затвор? Пушка и тюфяк то и дело грохотали наверху, – значит, есть там живые! С немалым трудом развернул коня, полуслепого в кольчужной броне под сумеречным сводом, крикнул копейщикам, чтобы держали врага, вырвался наружу, в середину сабельной рубки, и тотчас откуда-то рядом возникла Анюта, едва справляясь со своей саврасой, возбужденной страшным зрелищем. Какой же глупенькой и смешной была теперь маска смерти на стальном забрале жены!