Эхо в тумане
Шрифт:
Метченко внешне спокойно выслушал политрука, не проронив ни одного слова. Ему, с его безнадежной раной, далеко не уйти. Он понимал это не хуже сержанта Лукашевича, ведь впереди опять болото! Железным усилием воли боец дополз до окопа, и когда туда ворвались фашисты, подорвал себя гранатой…
28
С наступлением сумерек начался рейд, теперь уже в обратном направлении. Политрук шел в первой пятерке. Перед ним колыхались спины испытанных походом Гулина и Сатарова. После болезненной, но короткой операции Сатаров ожил, потребовал не считать себя больше раненым, и политрук решил, что ему лучше выполнять привычное: быть ординарцем.
Сзади продвигались основные силы группы. Но разве это было движение? В час — километр. Здоровые и легкораненые несли на плащ-палатках тяжелораненых. Голодные, смертельно уставшие, измученные многодневными боями, они еле волочили ноги, но шли, шли, шли, до скрежета сцепив зубы. Каждый знал: остановка — смерть. А умирать не хотелось…
Не от голода — от забот гнулись плечи. Всего лишь несколько дней назад в отряде было почти двести бойцов. Покидало узел — меньше сотни. Остальные навсегда легли в мокрую каменистую землю Карелии, уже спали вечным сном, прикрытые дырявыми плащ-палатками и пахнущими брусникой мхами. Моросил дождь, и тяжелые, как ртуть, капли, срываясь с листьев, дробью стучали по темным от влаги спинам. Леса и сопки окутывала холодная дымка, и до жути зябко было на душе.
Оставшиеся в живых упрямо держали направление на восток. Группа Кургина в составе тридцати бойцов, вооруженная ручными пулеметами и трофейными автоматами, выдвинулась далеко вперед. Группа политрука, более многочисленная, но менее подвижная, шла следом. Здесь был свой подсчет: на каждого здорового — двое раненых.
Шумейко, сгорбленный и плаксивый, нес на себе окончательно ослабевшего Зудина. Барс, с подтянутым от голода животом, тащил завернутый в плащ-палатку радиоприемник.
На узле задержалась группа прикрытия. Здесь вызвались остаться раненые: с вытекшим глазом Ивин и с перебитыми ногами Смолян и Дука. Куртин передал Ивину ракетницу с остатком зеленых ракет, трофейный пулемет с двумя лентами и три гранаты — на каждого по одной.
— Как отстреляете ленты, пулемет разберите и детали разбросайте по кустам, — напомнил им Кургин, больше для порядка, чем для дела. Все трое все знали и без напоминания. Говоря о пулемете, Кургин смотрел не на Ивина, а выше его забинтованной головы, туда, где на сосне ветер развевал красную чемпионскую майку покойного Лубушкина: командир колебался, что сказать бойцу относительно флага: снять или пусть развевается?
Перехватив его взгляд, Ивин, как старший группы, попросил:
— Не стоит снимать. С ним веселее…
— Добро.
Отряд двумя компактными группами уходил на соединение с полком, и бойцы еще долго видели, как над узлам дорог время от времени взлетали зелеными звездочками сигнальные ракеты: Ивин давал знать, что прикрытие все еще держится.
Не скоро за молодыми побегами осины оловянной лентой показалась Шуя. В туманной пелене дождя от нее несло знобящим холодом. Не верилось, что по календарю еще только август, а воздух уже — осенний.
Пока готовили носилки, разведчики осмотрели место переправы. В негустом ивняке у самого среза воды нашли изуродованный пулями труп, множество следов от солдатских сапог. Судя по одежде — рубашка из домотканой холстины, серый суконный кафтанчик и такие же серые суконные брюки, — это был финский или карельский крестьянин. Но почему его так зверски убили? Стреляли даже в мертвого!
Вокруг валялись латунные короткие гильзы — от пистолета и продолговатые железные — от немецкой винтовки. Там же, в ивняке, были обнаружены две неглубокие, с белыми, словно обожженными, краями воронки — от взорвавшихся гранат. Бурый песок, обильно пропитанный кровью, уже был размыт дождем.
Драма произошла дня три назад, а может, и позже. Несомненным было одно: человек в рубашке из домотканой холстины принял здесь неравный бой. Политрук долго всматривался в лицо, обезображенное пулями, наконец нашел в нем знакомые черты.
— Кто это? — подойдя, тихо спросил сержант Лукашевич.
— По его зарубкам наш отряд двигался к водосбросу.
— А как же он опять тут очутился?
— Знать бы…
— А может, он к нам… — высказал сержант свою догадку.
Хотелось этому верить. Хотя… у проводника мог быть иной маршрут. Командиру и политруку было только известно, что к ним он был направлен Центральным Комитетом комсомола республики. На этот раз он шел вооруженным и бой принял, когда, наверное, другого выхода не оставалось.
Уверенность в том, что это именно тот комсомолец, который вел отряд, укрепил Гулин. Недалеко от убитого в песке, истоптанном сапогами, разведчик подобрал финку. Этим ножом он срубил прутик — на срезе остались знакомые зарубки…
Отход отряда враг обнаружил скоро и начал неотступное преследование. Несмотря на пасмурную, дождливую погоду, в небе кружил самолет-корректировщик, а по берегу болота, как шакалы за добычей, шли фашисты Они не торопились — отряд, обремененный ранеными, двигался очень медленно. Преследователи останавливались и с удобных позиций открывали огонь по камышам. Далеко не каждая пуля пролетала мимо!
Многих обессиленных поглотила глубокая озерная речка. Но на всем пути бойцы не оставили ни одних носилок. Пока в человеке теплилась жизнь, товарищи боролись за его спасение. Раненые бредили, молча умирали, а те, кто был в сознании и понимал, что происходит вокруг, требовательно просили:
— Ребята, бросьте… Товарищ политрук, прикажите… Иначе мы все тут…
Когда отмалчиваться было невмоготу, Колосов отвечал:
— Мы — бойцы Красной Армии. Среди нас нет сволочей.
Отряд, несмотря на свою малочисленность и трагичное положение, оставался боевым. Пройденный путь был вымощен трупами. Слева, справа вспыхивали яростные схватки. Раздавались глухие хлопки гранат. Болото принимало убитых. А в сумке политрука все больше накапливалось комсомольских билетов.
«Если выберусь, — твердил он себе, — внесу предложение: тем, кто отправляется в рейд, документы с собой не брать. — И тут же словно в оправдание: — Боец, если он очень хочет победить, мечтает о решительном наступлении. Зачем же оставлять в полку документы? Когда билет у сердца, человек воюет уверенней».