Эхо войны.
Шрифт:
— Авантюрист, — повторил он. — Ты ведь сможешь найти хорошую работу даже в Центре.
— И именно поэтому этого делать не буду. Предпочитаю быть большой рыбой в мелкой лужице, знаешь ли.
— Боюсь, лужицу уже не спасти. Я пытался — и каков результат?
— Я даже не спрашиваю, стоило ли оно того, — Бес посмотрел на него. Недобро.
— Ты же знаешь, что да, — медленно отозвался комендант. — Это все, что у меня осталось. Этот форт, эта земля… За свой мир стоит бороться, даже если это почти не имеет смысла.
—
— Не хочу тащить тебя за собой. Даже за то, что было, меня закопают, и очень глубоко. Я знал, на что шел, а вот тебе на каторге совершенно нечего делать, — комендант провел рукой по лицу, прикрыл глаза и устало закончил: — Я серьезно — увольняйся и ищи другую работу. Еще успеешь.
— И буду наезжать раз в полгода на свидания, а каждый месяц слать передачи тебе в камеру, — с горечью сказал Бэйсеррон. — Этан, ради Звезды, ну что за бред ты несешь! Я тебе кто — мелкий клерк на полставки, которого ты видишь раз в два года? Или троюродный дядюшка сестры невестки? Может, мне теперь полагается брата не узнавать в лицо?…
Мне вдруг невероятно захотелось встать в полный рост, как следует потрясти головой и рявкнуть, чтобы все замолчали. Потому что сюрпризы сегодняшнего дня перестали в ней умещаться.
И почему мне казалось, что они абсолютно точно не братья?…
Очевидно, это и было моей ошибкой — начать анализировать происходящее до того, как все закончится. Поэтому я упустила момент, когда комендант начал бросать по сторонам внимательные взгляды.
Очевидно, у него на меня был нюх. Но, к сожалению, даже живя среди солдат, он не очень хорошо разбирался в рефлексах.
И когда меня резко схватили за руку, я отреагировала автоматически.
Торрили впечатало в некстати подвернувшийся большой валун и по инерции проволокло до дна оврага по кустам лицинии. Я застыла, перепугавшись на самом деле — он мог сломать все что угодно, вплоть до шеи.
Когда фигура на дне оврага пошевелилась и попыталась встать, я очнулась и спрыгнула вниз. То, что меня уволят, и ни закрытия форта, ни того, как Мертвяк отправится на каторгу (за что, интересно?), я уже не увижу, можно считать делом решенным. Но элементарную порядочность никто не отменял.
Хотя скандал будет… значительный.
— Фарр, вы в порядке?
В ответе печатной была только моя фамилия. В различных вариантах. Ладно, он почти прав.
Следом за мной спустился Бес.
— Судя по всему, все существенное цело? — он смерил меня взглядом: — Вижу, вы все–таки меня нашли?
— Вы не могли бы сказать коменданту, что позвали меня сами? — очень вежливо спросила я.
К чести Бэйсеррона, он действительно попытался это сделать.
В ответной реплике, обращенной ко мне, разборчиво сказано было только «уволена». Я подождала, пока комендант твердо встанет
— Вы уберетесь из форта за час, иначе я лично спущу вас с главной башни. И отнюдь не по лестнице. И если, — процедил он, глядя мне в лицо холодными и очень неживыми глазами, — хоть одно слово из того, что вы сегодня здесь услышали, выйдет за пределы этого места, я лично прослежу, чтобы вы больше нигде и никогда не смогли получить никакой работы.
Мне очень хотелось сказать, что, возможно, он сам скоро будет в крайне незавидном положении, да и не так уж я нуждаюсь в работе. Но лучше мне от этого не станет, а вот ременам после моего отъезда может стать и хуже.
Поэтому я склонилась в прощальном поклоне и искренне сказала:
— Мне жаль.
Жаль мне было форта, по–настоящему жаль, что его больше не будет. Это был мой мир, и в нем будет чего–то не хватать. Но этого, думаю, уточнять не стоит.
Я развернулась и пошла к Развалинам.
Я не хочу говорить об этом мире «был». Во мне нет магии Жизни, и Мир не водит меня за руку, но я в нем живу. Жила. Жаль…
Я шла к Развалинам, чувствовала спиной ледяной от злости взгляд, и понимала, что именно жила.
Жаль.
Амуниция и форма были собственностью форта, поэтому с упаковкой вещей я справилась гораздо быстрее отведенного часа. Понадобилось всего лишь разыскать рюкзак, с которым я сюда приехала, распихать по его обширным карманам несколько личных мелочей, переодеться в гражданку и сменить кобуру на такую же, но уже с моим собственным парализатором.
С остальным, вернее, с остальными, было сложнее.
Как прикажете объяснять половине казармы, что я уезжаю? Как возможно за час попрощаться с половиной форта — хоть бы до вечера времени хватило?
Поэтому я не стала прощаться ни с кем. С Тайлом и Ремо — тем более. С Тайла станется наделать глупостей. Ничего, остановлюсь в городе, вызову их, и там уже будем решать…
В приемную я шла уже с рюкзаком на одном плече и с охотничьей «байкой» (тоже моей собственной) на другом.
Рутта ругалась с кем–то по переговорнику, судя по всему — с рабочими, запоровшими сроки ремонта подвальных помещений. Кивнув мне, она зашипела в микрофон, тыча световым пером в невидимые собеседникам графики.
Я аккуратно положила перед ней считыватель с заявлением об уходе.
— Ты бы по голофону с ними поговорила. Будет убедительнее. Заодно и документами потрясешь.
Рутта посмотрела на меня, закатила глаза и, выругавшись напоследок, отключилась. Взялась за считыватель, близоруко прищурилась:
— Увольняется кто? — считыватель, небрежно отпихнутый, поехал к краю стола. — А ты что при параде? В город едешь? Слушай, можешь мне кое–что при…
— Рутта, я увольняюсь, я, — перебила я ее. — Оформи.