Экипаж «Меконга»
Шрифт:
— И почему москвичи мерзнут у нас, — добавляет Привалов.
Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок института. Белые двухэтажные коттеджи на зеленом фоне леса — красиво! Неизбежные кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка — коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье… Еще полоска леса — и вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.
— Здорово! — восхищается Николай. — Вот это размах!
— Видите круглое здание? — показывает Привалов. — Там, наверное, ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.
По тропинке, протоптанной в глубоком снегу, они идут к небольшому двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает с головы папаху и вытирает платком лоб и затылок.
Зеленая дорожка коридора. Номерки и таблички на дверях. Привалов и Николай вдруг останавливаются: из-за толсто обитой двери со световой вывеской «Не шуметь!» приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание коровы с симфоническим оркестром.
Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и под лихой топот подошв молодой голос задорно выводит:
Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня.Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня…Николай и Привалов переглядываются: Юрин голос… Сверточек ферромагнитной ленты со звукозаписью «обстановки эксперимента» уже попал сюда…
В институте предупреждены о приезде Привалова и Николая. Их ведут в большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены пультами и панелями приборов. В потолке — широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба…
Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в черном костюме. У него высокие скулы, резко очерченный нос, аккуратный седой пробор. Николай осторожно пожимает ему руку, запинаясь, называет свою фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним — ученый с мировым именем.
— Садитесь, товарищи. — Коротким жестом ученый указывает на кресла. — Рад познакомиться с вами. Сейчас подойдут сотрудники и расскажут, что мы тут делаем с вашей музыкой.
Николаю очень хочется провалиться сквозь землю. Вечные Юркины выходки! Полно на свете приличных песен — так нет же, выбирает самую идиотскую! Ему-то, Юрке, хорошо сейчас: он не видит, как вежливо улыбается один из ведущих физиков страны.
— Признаться, если бы не личное свидетельство Бахтияра Халиловича, мы бы не поверили, — продолжает ученый. — Ваш отчет вполне обстоятелен, но мы с интересом послушаем живой рассказ. — Он смотрит на Николая: — Кажется, вы участвовали в опыте с начала до конца?
— Да. — Николай встает.
— Сидите, пожалуйста. Это вы придумали схему установки?
— Мне принадлежит только идея использования поверхности Мебиуса…
— Как вы к ней пришли?
— Меня навела на мысль рукопись Матвеева. Если помните, Григорий Маркович, он там описывает какую-то «сукрутину»…
— «Сукрутина в две четверти». Помню, — говорит ученый. — Мы тоже заинтересовались этим местом… Как ваше имя-отчество?
— Николай Сергеевич.
— Молодцом, Николай Сергеевич! Превосходная идея.
Николай польщен. На лице его сама собой появляется неприлично широкая улыбка — от уха до уха. С трудом согнав ее, он говорит торопливо:
— Схему установки нам помогли разработать специалисты по автоматике на основе предложения инженера Костюкова. Он же пел. Понимаете, Григорий Маркович, эта песенка… то есть получилось такое стечение обстоятельств…
— Не смущайтесь. — Ученый дружелюбно смотрит на Николая. — В вашем возрасте и я певал «Сербияночку». А про стечение обстоятельств нам известно. Вы поступили правильно: пока проблема не решена, лучше, чтобы о ней поменьше говорили. Во избежание нелепых толкований. Помните статью о «чуде в Бабьегородском переулке»? Неправильно истолковали коэффициент полезного действия и расписали в газете, что, дескать, на заводе кондиционеров создана установка с КПД больше ста процентов… Ваша-то установка не в переулке ли была? — спрашивает он вдруг.
— В переулке, — немного растерянно отвечает Николай. — В Бондарном переулке…
— Вот видите. — Григорий Маркович негромко смеется. — Чудо в Бондарном переулке.
В комнату входят трое: китаец неопределенного возраста, в восьмиугольных очках, молодой — чуть постарше Николая — невысокий крепыш в спортивной куртке и румяная девушка в сером костюме. Пожимая руку крепышу, Николай замечает у него на лацкане куртки значок яхтсмена-перворазрядника. Крепыш тоже видит такой же значок в петлице Николая. Они улыбаются друг другу. Николай пугается, как бы в его улыбке не проскользнуло чувство превосходства, свойственное морякам соленой воды при встречах с пресноводными коллегами, и гонит ее с лица. Что-то у него сегодня неблагополучно а улыбками.
Николай рассказывает об опыте в Бондарном переулке. Все внимательно слушают. Китаец записывает в блокноте.
— Таким образом, — заключает Николай, — мы вовсе не думали о проницаемости. Мы хотели усилить поверхностное натяжение ртути, и только.
— Картина представляется яснее, — говорит академик. — А теперь послушаем Василия Федоровича.
Крепыш в спортивной куртке раскладывает на столе несколько схем и фотографий. Следует короткое сообщение. Они построили установку, полностью дублирующую опыт в Бондарном переулке. Конечно, она снабжена точными записывающими приборами. Камертонный прерыватель заменен более совершенным устройством. Вот принципиальная схема…
Затем Григорий Маркович приглашает инженеров осмотреть установку. Она в другом здании, так что приходится одеться и выйти.
Снова похрустывает под ногами снег, морозный день искрится и щедро льет смолистый хвойный дух.
Григорий Маркович с Приваловым и китайцем идут впереди. Молодежь немного приотстала. Николай узнает от своих спутников, что китаец — доктор наук, специалист по поверхности раздела жидкостей, а зовут его Ли Вэй сэн. И что Василий Федорович недавно защитил кандидатскую диссертацию об электростатических явлениях, возникающих в клеевых пленках при схватывании клея. Румяную девушку зовут Лида Иванова, можно без отчества, она не физик, а инженер из управления по строительству трубопроводов, а здесь она находится для координации вопросов новой техники; ей нравится Ефремов, хотя лично она «Туманность Андромеды» написала бы иначе.