Эксперт, на выезд!..

Что бы там ни говорили о самостоятельности, но в семнадцать лет родительское слово тоже кое-что значит. Во всяком случае, без определенного вмешательства папы и мамы я бы сейчас, наверное, не сидел

в своей лаборатории под стеллажами с реактивами, не слышал бы, как, булькая, перегоняется из колбы в колбу бурый раствор, и не листал бы толстенные справочники, составленные на девяносто процентов из ощетинившихся радикалами химических формул, а на остальные десять — из туманной наукообразной беллетристики.

В детстве папа жил в маленьком городке на Украине по соседству с домом местного аптекаря. В витрине его почтенного заведения красовались по тогдашнему обычаю стеклянные шары неописуемых размеров и расцветок, и это яркое детское воспоминание жило в папе всю жизнь.

— Фармацевт — это благородно! — восклицал папа. — Это представитель тончайшей науки, целиком поставленной на службу страждущему человечеству! И кто знает, может быть, именно ты отыщешь…

И папа многозначительно умолкал.

Мама, настроенная более практически, говорила:

— Это ведь тот же химик! А химики сейчас знаешь как нужны? Вот! — и она с торжеством поднимала газету. — «…плюс химизация народного хозяйства!» Потом, — тут мама со значением понижала голос, — белый халат, тонкие приборы, научно-исследовательский институт, диссертация, наконец… Разве тебя не привлекает такая перспектива? И потом вспомни о конкурсе, в фармацевтическом он все-таки ниже…

Последний аргумент, что греха таить, тоже имел для меня в то время немаловажное значение…

…И вот на мне белый халат. Не стерильный, конечно, химия вовсе не такая чистая наука, как представлялось моей маме. Вокруг меня — разные хитрые приборы, за стеной посипывает газовый хроматограф, прогоняя через свои никелированные недра очередную порцию исследуемого вещества, в лаборатории напротив мой коллега и, кстати говоря, сокурсник по фармацевтическому институту возится со спектрофотометром, ловит и никак не может поймать единственно нужную ему линию спектра.

С раствором пора заканчивать. Я поворачиваю кран, синий цветок газового пламени втягивается в горелку, бульканье прекращается. Теперь можно браться за анализ.

Работа моя мне нравится. И даже очень. Правда, что касается кандидатской диссертации, пока ничего не получается, хотя темы и даже почти готовые разработки для них валяются в моей лаборатории буквально на каждой полке и на каждом квадратном дециметре химического стола. Времени не хватает. Так же приблизительно обстоят дела с диссертациями и у большинства моих коллег.

Дело в том, что, несмотря на всевозможные научные аксессуары, окружающие меня, на приборы, которым может позавидовать иной НИИ, я не научный сотрудник, не производственник и даже, откровенно говоря, не совсем химик.

В моем сейфе рядом с бутылью подотчетного спирта лежит заряженный пистолет,

а в шкафу, обернутый запасным синим халатом, висит мой почти новенький — надевать его приходится не так уж часто — серый милицейский мундир с тремя маленькими звездочками на погонах.

Я эксперт оперативно-технического отдела управления внутренних дел. Большое здание на бульваре с постовым у ворот. Могу еще уточнить — шестой этаж, сектор химических исследований. Колчин Павел Александрович. Можно просто — Павел.

Будем знакомы.

Зима не баловала нас хорошей погодой, гниловатая была зима, с дождями, нежданными мокрыми снегопадами, со слякотью и сыростью.

Поэтому, когда сегодня, в середине марта, вдруг выдался отличный, прямо-таки зимний денек, с солнцем и легким морозцем, да еще подвалило за ночь ладного пушистого снега, на душе как-то особенно хорошо.

В этот утренний час по бульвару движение только в одну сторону. В основном преобладают щегольские, цвета маренго, форменные пальто, но и под гражданской одеждой привычно узнаешь нашу широкоплечую милицейскую братию. По походке узнаешь, по манере держать себя…

Мне довольно ловко ставят подножку, и, поскользнувшись, я чуть было не лечу в снег. Пухлый портфель у меня в руке описывает мощную дугу и вот уже должен опуститься на спину нападавшего, но я вовремя вспоминаю, что в портфеле у меня, кроме книг и свертка с едой, есть еще и термос. Поэтому обидчик остается безнаказанным.

— Дежуришь, что ли? — кивает на портфель Юрка Смолич.

— Нет, прямо после сводки вылетаю в республику Шари-Вари по спецкомандировке…

— Счастливого пути, — вежливо говорит Смолич. — Тебя прикрыть?

Мы уже вошли в здание управления, где возле раздевалки бдительный сержант строго следит за тем, чтобы сотрудники не шли в пальто в рабочие кабинеты.

Конечно, порядок есть порядок, но кто его знает, какое выдастся дежурство, и каждый раз спускаться с шестого этажа вниз за пальто, а потом обегать здание кругом, спеша в дежурную часть, мне вовсе не улыбается.

— Прикрой, — говорю я.

Юрка, раздеваясь, делает тореадорский трюк своим пальто, в это время я преодолеваю опасное пространство и удачно вскакиваю в лифт.

Опаздывать на сводку, с которой у нас начинается день, не полагается, и у дверей криминалистического кабинета, он же конференц-зал, он же изба-читальня, тихий уголок и помещение для всяческого рода занятий, уже толпится народ, докуривая первые из бессчетных за день сигарет.

Десять часов. Пора начинать. Здесь, в кабинете, у каждого из нас свое постоянное место, полученное в первый день прихода на работу. Пять лет назад мне повезло — последний ряд, стул у окна и только одно-единственное неудобство, к которому я привыкал года два, — опасность выдавить левым локтем витрину с аккуратно разложенными орудиями злодейского промысла, как-то: ломики, топорики, монтировки, которые сами по себе совершенно безобидные и даже весьма полезные вещи.