Экстренный случай
Шрифт:
— У меня важное дело.
Позади нее появился тоненький молодой человек. Он не только выглядел усталым — он еле держался на ногах, и вид у него был очень испуганный.
— Что такое? — спросил он.
— Я хотел бы поговорить с вами насчет Карен Рендал.
— Я все уже объяснял. Сто раз объяснял. Поговорите с доктором Карром.
— С ним я уже говорил.
Уайтинг провел рукой по волосам и сказал, обращаясь к жене:
— Не волнуйся, дорогая. Принеси чашку кофе, хорошо? — Он повернулся ко мне. — Выпьете кофе?
—
Мы прошли в гостиную. Комната была небольшая, мебель дешевая и расшатанная. Но я чувствовал себя здесь как дома: прошло всего несколько лет с тех пор, как я сам был стажером. Я хорошо помнил и вечную нехватку денег, и постоянное напряжение, и чудовищное расписание, и неприятные обязанности, которые приходилось выполнять. Я хорошо помнил выводившие из себя звонки по телефону, когда среди ночи дежурная сестра вдруг решала узнать, можно ли дать больному такому-то еще одну таблетку аспирина. Я хорошо помнил, как трудно вылезать из постели, чтобы осмотреть больного, и как легко допустить ошибку на рассвете.
— Понимаю, вы очень устали, — сказал я. — Я вас долго не задержу.
— Нет, нет, — ответил он с жаром. — Если я могу чем-то помочь. На данном этапе, я хочу сказать…
Вошла жена с двумя чашками кофе. Она бросила на меня сердитый взгляд. Кофе оказался жидкий.
— Меня интересует момент прибытия пациентки в больницу, — сказал я. — Вы были в приемном покое?
— Нет. Я прилег. Меня вызвали около четырех утра. Я спал, не раздеваясь, в комнатушке рядом с приемным покоем. Проспал совсем немного, и тут меня разбудили. Я еле разлепил глаза. В смотровую вошел как раз, когда туда вносили больную.
— Она была в сознании?
— Да, но дезориентирована. И очень бледна. Она ведь потеряла массу крови. Состояние лихорадочное. Бред. Мы не смогли поставить ей термометр — она все время сжимала его зубами, но на ощупь определили: под сорок. Стали проверять на совместимость, чтобы сделать переливание крови. Сестры завернули ее в одеяло и подложили ей что-то под ноги. Затем я осмотрел ее. Кровотечение, совершенно очевидно, было маточное, и мы поставили диагноз — выкидыш.
— Кстати, о кровотечении, — прервал его я. — Не заметили вы каких-нибудь частиц, следов ткани? Плаценты?
— Нет. Но ведь кровотечение началось давно. Ее одежда… Он посмотрел вдаль, словно вновь представлял себе всю картину, — Ее одежда была насквозь пропитана… Сестры с трудом раздели ее.
— Говорила она что-нибудь внятное?
— В общем, нет. Время от времени бормотала что-то. Кажется, про какого-то старика. Своего ли отца или просто какого-то старика. Не знаю. Лишь когда начали разрезать на ней платье и белье, она стала хвататься за лоскутья и пыталась натягивать их на себя. Раз она сказала: «Зачем вы со мной так?» А потом: «Где я?» Но это все в бреду, бессвязно.
— Где была все это время миссис Рендал?
— Ждала за дверью.
— А как насчет амбулаторной карточки? Карен когда-нибудь раньше бывала в больнице?
— Я не видел ее карточки, — сказал он, — до того, как… это случилось. Ее пришлось разыскивать в регистратуре. Но девушка бывала в больнице и прежде. Реакция Пирке каждый год, с тех пор как ей исполнилось пятнадцать. Клинический анализ крови дважды в год по назначению ее врача. В медицинском отношении, как и следовало ожидать, за ней хорошо смотрели.
— Были ли какие-нибудь особые отметки в ее карточке? Помимо аллергии?
Он грустно улыбнулся:
— Разве этого мало?
Он прямо упивался чувством жалости к себе. Мне хотелось сказать ему, что люди еще будут умирать у него на глазах и тут надо смириться. И нужно смириться с мыслью, что всегда можно допустить ошибку, потому что ошибки случаются. Порой случаются и вопиющие ошибки. Я хотел сказать, что стоило ему спросить миссис Рендал, нет ли у Карен аллергии к пенициллину, и он, Уайтинг, был бы чист и безмятежен. Больная так и так умерла бы, но Уайтинг был бы чист. Его ошибка заключалась не в том, что он убил Карен Рендал, а в том, что не испросил на то разрешения.
Я хотел было сказать ему все это, но не сказал.
— Никаких указаний на то, что она была психически неуравновешенна? Вообще ничего необычного?
— Минуточку, — он нахмурился. — Одну странность я заметил. С полгода назад был назначен полный комплект снимков черепа.
— Вы видели эти снимки?
— Нет. Только читал заключение рентгенолога: никаких патологических отклонений.
— А почему делались снимки?
— Там не указано.
— Может, какой-нибудь несчастный случай? Падение или автомобильная катастрофа?
— Не знаю.
— А по чьему назначению делались эти снимки?
— По всей вероятности, по назначению доктора Питера Рендала. Он был ее врачом.
— Но ведь должна быть причина?
— Должна, конечно, — подтвердил он, но без большого интереса. Он сумрачно посмотрел в чашку с кофе, отхлебнул, наконец сказал: — Надеюсь мерзавец, который сделал ей аборт, свое получит. Не знаю наказания, которое было бы для него слишком суровым.
Я поднялся. Мальчишка был на грани истерики. Его карьера оказалась под ударом оттого, что он допустил ошибку в отношении дочери известного врача, — ничего другого он не соображал сейчас. Охваченный злостью, отчаянием, жалостью к себе, он тоже искал козла отпущения.
Выйдя от Уайтинга, я позвонил Льюису Карру. Мне необходимо было видеть амбулаторную карточку Карен Рендал, чтобы выяснить все относительно этих рентгеновских снимков.
— Лью, я опять по твою душу.