Экстрим на сером волке
Шрифт:
«Ах, ах, молодой человек, поставьте коробочки у меня в спальне. Муж уехал, прислуга тоже, а мне покушать захотелось».
Но Кате было просто тоскливо, и Макс это понял.
Он напился чаю и потрепался с девушкой. Шофер был ненамного старше Катюши, и у них нашлись общие темы для разговора. С тех пор Катя стала регулярно заказывать пиццу, специально предупреждая диспетчера:
— Но только доставить коробки должен Максим в самом конце смены.
Потом она звонить перестала, Макс решил, что его новая подружка укатила вместе с богатой матерью на море. А затем его вызвали в Ложкино, причем предупредили:
— Машину
«Пицца приехала».
Максим не удивился. Среди клиентов хватает чудаков. Парень записал телефон и четко выполнил указание. Представьте его удивление, когда из калитки тенью выскользнула Катя.
Девочка объяснила ему ситуацию. Ее мать умерла.
Катю взяли в дом дальние родственники, деспотичные люди, решившие прибрать к рукам сироту — обладательницу богатства. Кате запрещается ездить в город, ее запирают в комнате. Но девочка нашла путь к свободе. Она будет вылезать через окно и бежать к калитке.
Максу предписывается ждать ее и отвозить в Москву, а вечером доставлять назад, за деньги, причем немалые.
— Чего ты такси не вызовешь? — удивился шофер.
— Дурак, — снисходительно ответила Катя, — знаешь, как заказные машины в поселок попадают? Целое дело! Им пропуск оформить надо, иначе охрана не впустит. Да еще идиоты-секыорити у хозяев поинтересуются: у вас что, автомобили поломались? А пицца беспрепятственно въезжает. Я на пост позвонила, дочкой хозяйки представилась, сказала: «Здрассти, вас Маша беспокоит, Воронцова. Пустите к нам пиццу!»
И никаких проблем.
Макс кивнул. Он и сам заметил странное обстоятельство. В коттеджных поселках, расположенных неподалеку от Москвы, тщательно следят за безопасностью. У въезда, возле закрытого шлагбаума маячат охранники с оружием и служебными собаками, но Макса всегда впускают беспрепятственно, парни в форме улыбаются и шутят:
— А, пирожок с сыром приехал! Нет там лишней пиццы для нас? Угости, не жадничай!
— Значит, сегодня ты тоже увез Катю? — перебила я водителя.
— Ага, — кивнул тот, — вечером забрать должен.
Мы обычно на бензоколонке встречались. Уже на Новорижском шоссе. Катюша туда на такси прикатывала, а в поселок ее я привозил, она очень боялась, что кто-нибудь узнает о том, что она в город мотается. На пол в салоне ложилась, приказывала ее либо коробочками с пиццей прикрыть, либо пледом.
— Постой, а как же вы попадали в поселок? — удивилась я. — Допустим, утром Катя звонила на охрану и называлась Машей. А вечером-то кто пиццу «заказывал»?
Максим загоготал.
— Вся ваша безопасность полная чепуха! Охрана-то не знает, кто и откуда трезвонит! Катька, стоя на бензоколонке, по мобильнику номер набирала и опять, как утром, говорила: «Это Воронцова Маша, я заказала пиццу». Цирк, да и только! Я ее и провозил на территорию поселка.
— Ты помнишь, куда отвез Катю сегодня утром?
— Конечно, — кивнул Максим, — кстати, не в Москву. Я ее обычно до метро «Тушинская» доставлял, дальше она сама двигалась. А сегодня в Васькино подбросил.
— Куда?
— Деревенька такая, недалеко отсюда, — пояснил Максим, — или городок. Маленькое местечко.
Я
— Можешь мне туда дорогу показать?
Водитель кивнул:
— Без проблем, только деньги вперед. Все, какие обещали, сразу.
Я вынула кошелек. Может, жадность и порок, но я обрадовалась, что юноша столь корыстолюбив и готов за радужные купюры продать кого угодно.
Глава 32
В Васькино мы приехали цугом: впереди Максим на своей разукрашенной надписями машинке, сзади я на «Пежо».
— Вон в тот дом она пошла, — юноша ткнул пальцем в небольшую, но чистенькую избушку, — видите, где ящик на воротах прикольный.
Я припарковала «Пежо» и пошла к забору, выкрашенному пронзительно синей краской. Вход во двор преграждали железные ворота, на деревянном столбе висел короб, куда почтальон складывал газеты и письма. Ящик и впрямь выглядел необычно, кто-то выпилил из фанеры фигурки псов и прибил их с внешней стороны. Прямо у щели, куда следовало бросать почту, белела наклеенная бумажка. «Собакина Лариса Михайловна» — гласили четкие черные буквы, написанные, похоже, рукой девочки-отличницы. Я вздрогнула, а потом без стука толкнула створку ворот и прошла к дому. Поднялась на крыльцо и, опять не постучав, открыла дверь и скользнула внутрь.
Я попала в тамбур. Маленький, очень чистый. Обычно сельские жители используют это пространство вместо кладовки. Здесь, как правило, царит беспорядок, валяется разнокалиберная обувь, висят на гвоздях тулупы, стоят бачки и ненужные кастрюли.
Но у Ларисы Михайловны Собакиной в сенях был строгий порядок и невероятная чистота. С правой стороны тянулась калошница, в которой виднелась старая, поношенная, но идеально начищенная обувь: туфли на низком каблуке, резиновые сапоги, полусапожки с меховой оторочкой и босоножки коричневого цвета.
Слева, на крючках висела верхняя одежда: плащ, куртка, пальто с сильно вытертым воротником из норки. На полу лежала домотканая дорожка, на ней у самого входа в кухню стояли замшевые ярко-красные кроссовки, совершенно новые, очень дорогие. Такая обувка не по карману бедной крестьянке, равным образом ей не купить и вон ту курточку из голубой джинсовки. Вещичка, правда, выглядит хуже некуда, рукава ее усеяны дырами. Но, имейте в виду, прорехи появились на одежке не от ветхости и не оттого, что ее владелица зацепилась за грабли. Нет, дырочки прорезал кутюрье и взял за работу бешеные бабки.
Я толкнула следующую дверь. Конечно, можно предположить, что к Ларисе Михайловне приехала внучка, городская модница, но я очень хорошо знаю, кому принадлежит дорогая обувь и совсем не дешевая курточка.
Дверь хлопнула. Я вошла в большую, чисто прибранную комнату. Ну надо же! Словно попала в конец шестидесятых годов. Два кресла на тонких ножках, диван, прикрытый ковром, тумба с черно-белым телевизором «Шилялис», «Хельга» с посудой, этажерка с разномастными фарфоровыми фигурками, большой квадратный стол, покрытый бело-желтой скатертью, четыре стула. Накрахмаленные занавески покачивает ветерок, на подоконнике буйно цветет герань, на стене громко тикают ходики, одна гиря спустилась почти до полу — идиллическая картина под названием «Тихий день в деревне». Лишь одна деталь портит пейзаж: злое лицо девочки, сидящей около стола.