Элегантность ёжика
Шрифт:
— Но из-за чего у нее может быть стресс? — искренне удивляюсь я, потому что если уж у Конституции, этой жирной балованной бездельницы, чье благополучие и покой нарушают лишь манипуляции доброжелательной начинающей ветеринарши, ощупывающей ей живот, находятся причины для стресса, то все остальные представители животного царства должны бы пребывать в состоянии хронического аффекта.
— Ветеринар сказал: это знает только сама кошка. — Олимпия слегка нахмурилась. — Недавно Поль Жосс обозвал ее толстухой. Возможно, поэтому. Неизвестно. Это может быть что угодно.
— И как же ее лечат?
— Так же, как
— Вы не шутите?
— И не думаю.
Ну, что я говорила?! Все мы животные, и никуда от этого не деться. Если кошка из богатеев страдает теми же болезнями, что и цивилизованные женщины, это говорит не о дурном обращении с домашними питомцами и не о том, что люди заражают своими хворями невинных тварей, а, наоборот, о единстве и общей судьбе всего живого. Мы подвержены тем же страстям и тем же недугам.
— Это послужит мне уроком на будущее, когда я начну лечить незнакомых животных.
Олимпия встала и вежливо попрощалась:
— Спасибо вам, мадам Мишель. Только с вами я и могу поговорить о таких вещах.
— Не за что, Олимпия, — ответила я. — Мне и самой приятно.
Уже в дверях Олимпия обернулась и сказала:
— А знаете, Анна Артанс собирается продавать квартиру. Надеюсь, у новых жильцов тоже будет кошка.
17
Перепелиная гузка
Анна Артанс продает квартиру!
— Анна Артанс продает квартиру! — говорю я Льву.
— Надо же! — отвечает он, или, по крайней мере, мне так кажется.
Я живу здесь уже двадцать семь лет, и за все время ни в одной квартире не сменились хозяева. Старая мадам Мерисс уступила место молодой мадам Мерисс, примерно так же все шло у Бадуазов, Жоссов и Розенов. Артансы въехали почти одновременно с нами, мы, можно сказать, вместе состарились. А де Брольи, те поселились тут раньше всех и никуда не уезжают. Не знаю, сколько лет господину советнику, но он и в молодости уже выглядел стариком и именно поэтому теперь, в глубокой старости, кажется молодым.
Так что за всю мою бытность консьержкой это первый случай, когда собственность переходит из одних рук в другие. И почему-то эта перспектива меня пугает. Или я слишком привыкла к вечному повторению одного и того же, а предстоящая — еще не наверняка! — перемена делает ощутимым время, напоминает о его неумолимом беге? Мы ведь проживаем каждый день так, словно назавтра он снова вернется, а тут вдруг уютный статус-кво в доме номер семь по улице Гренель, где утро за утром накатывает, зримо являя постоянство, оказался под угрозой, и я почувствовала себя на островке посреди бушующего моря.
Взбудораженная, я схватила сумку на колесиках и, оставив дома похрапывающего кота, нетвердым шагом отправилась на рынок. На углу улицы Гренель и улицы Бак прочно обосновался в будке из старых картонных коробок клошар Жежен. Он углядел меня издалека и поджидает, как паук свою жертву. Когда же я подхожу, весело горланит:
— Что, тетушка Мишель, опять пропал любимый кот? [13]
Вот уж что никогда не меняется! Жежен зимует тут каждый год, обложившись драными картонками, и на нем всегда один и тот же старый сюртук образца «новый русский» конца XX века, который, как и его нынешний обладатель, словно неподвластен
13
Тетушка Мишель — персонаж известной французской народной песенки:
У тетушки Мишель пропал любимый кот.
Рыдает и кричит — кто ей кота вернет! — и т. д.
Я тоже отвечаю ему, как обычно:
— Вы бы лучше пошли в приют, сегодня обещают холодную ночь.
— Вот еще, в приют! — визгливо отзывается он. — Сами туда идите! А мне больше нравится тут.
Я было пошла дальше, но совесть заставила меня вернуться:
— Я хотела вам сказать… Сегодня ночью умер месье Артанс.
— Критик? — спросил Жежен. Взгляд его вдруг прояснился, а шея вытянулась, как у охотничьего пса, учуявшего перепелиную гузку.
— Да-да, критик. Сердечный приступ.
— Вот те на… Вот те на… — бормотал Жежен, явно взволнованный.
— Вы знали его? — спросила я, просто чтобы что-нибудь сказать.
— Вот те на… вот те на… — все сокрушался клошар. — Лучшие уходят раньше всех!
— Он прожил хорошую жизнь, — не совсем уверенно произнесла я, все больше удивляясь.
— Эх, тетушка Мишель, теперь таких, как этот парень, уже не бывает. Вот те на… — опять затянул Жежен. — Мне его, собаки, будет не хватать.
— Он что же, вам что-нибудь давал? Может, деньги на Рождество?
Жежен посмотрел на меня, потянул носом и плюнул себе под ноги.
— Еще чего! Ни монетки не дал за все десять лет! Кремень! Теперь таких не бывает.
Этот разговор с Жеженом меня поразил и не выходил из головы все время, пока я обходила рыночные ряды. Я никогда не верила в то, что бедным свойственно особое великодушие только потому, что они бедные и их преследует судьба. Но думала, что их объединяет хотя бы общее чувство ненависти пролетариев к богатым. Однако Жежен меня разуверил и открыл другую истину: если и есть у бедняков предмет ненависти, то это другие бедняки.
И в общем это не лишено смысла.
Бродя наугад по рядам, я вышла к сырному прилавку и купила пармезан внарезку и хороший кусочек сументрена.
18
Рябинин
Когда мне не по себе, я забираюсь в убежище. Для этого не надо никуда идти или ехать — достаточно перенестись в сферу литературных воспоминаний. Литература! Это ли не самое благородное развлечение, не самое приятное общество, не самое сладостное забытье!
И вот я стою перед прилавком с маслинами и думаю о Рябинине. Почему о Рябинине? Потому что дряхлый длиннополый сюртук Жежена, украшенный сзади низким хлястиком на пуговицах, напомнил мне сюртук Рябинина. Это купец из «Анны Карениной», который покупает лес у московского аристократа Облонского и приехал заключить с ним сделку в доме у помещика Левина. Купец божится, что условия очень выгодны для Облонского, Левин же уверен, что его друга грабят и лес стоит втрое больше. Перед началом разговора Левин спрашивает Облонского, счел ли он деревья в своем лесу. Тот удивляется: как это, счесть деревья? Это же все равно что счесть песчинки на дне моря! А Левин ему говорит: «Рябинин, будь уверен, их пересчитал!»