Электронное сердце

Казанцев Александр Петрович

– Итак, моя дорогая, давайте-ка позабывать навеки стены этой лаборатории.

– Что вы! Евгений Петрович!

– Я давно Евгений Петрович. Сорок лет! Но я должен подвести итог вашим стараньям. Вместо того чтобы обучить машину выражать поэтические чувства композиторов, написавших предложенную ей музыку, вы превратили сложнейшую лазерную электронно-вычислительную машину в электронное зеркало не столько собственных чувств, сколь дамских причуд. Отсюда и "мальчики кровавые" Цвейга, и приворотное зелье купринской Олеси с болот Беловежской пущи. С меня хватит. Здесь не

цирк, а научное учреждение. Мне нужно создавать искусственный интеллект, изучить природу человеческих чувств и возможность их воспроизведения, а не... а не новые варианты эпистолярного жанра, неизвестные во времена пушкинской Татьяны.

– Евгений Петрович! Пощадите!

– Не всякий скажет вам, что я скажу. К беде неискренность ведет.

– Но ведь я же искренняя, искренняя! Я не виновата, что Машенька все угадывает, все понимает. Она же замечательная, как вы сами знаете!

– Я-то знаю, очень хорошо знаю. Например, знаю, что нам с вами не по пути.

– Вот как?
– всхлипнула Таня, потом заговорила, глотая слезы. Хорошо, Евгений Петрович. Я уйду, уйду, раз вы этого хотите. Я откажусь от вашего руководства, хотя никогда не желала бы ничего другого. Я отказываюсь от выбранной вами для меня темы диссертации. И вы больше меня не увидите. Я завтра же уеду в Ленинград, к маме. Она работает у академика Гранина. Я уверена, что и мне там найдется местечко и тема диссертации. Пожалуйста!..

– Гранин, Гранин! Академик! Генерал от кибернетики! Куда уж нам гоняться. Хотите уезжать? Скатертью дорожка! Дозвольте, подсажу в карету.

– Не смейтесь надо мной!
– воскликнула Таня и разрыдалась.

– Ну вот! Теперь слезы! Раствор натрий хлор в воде с кое-какими примесями. Хорошо, что вы хоть лазерную электронную машину, как заправскую Машеньку, не научили слезы пускать. Еще пробило бы изоляцию, чего доброго!..

– Ну и смейтесь, смейтесь, смейтесь!
– кричала Таня, выбегая из лаборатории.

Профессор некоторое время ходил взад и вперед, потом со стуком поставил на место упавший стул и с горькой иронией произнес:

– Один! Один! О, жалкий жребий мой!..

И профессор Кунегин действительно остался один, без помощников. Он никого из своих сотрудников не подпускал к заветной теме "электронного сердца".

Только Таня была его спутницей в дремучем лесу исканий. И Тани с ним не стало.

Не по себе было ему в его "научном одиночестве".

Но он не хотел уступать. Один так один! И он решает продолжать начатую с Таней Лагиной работу.

Машенька насыщена прекрасной музыкой, глубокими мыслями, в ней заложена сама поэзия! Нужно только умело запрограммировать ее на выдачу подлинного поэтического произведения. И сейчас это сделает он сам, Кунегин, без всяких дамских слабостей! Уж он-то не будет беседовать с электронной машиной, как с подружкой или собутыльником. Машина получит математические формулы в чистом виде: теория графов, тензорный анализ, векторы, дифференциальные и интегральные исчисления. Никакой навязанной лирики! Она должна прийти изнутри!.. Из машинного нутра!..

И Евгений Кунегин, слушая вместе с машиной скрябинскую музыку, принимается за программирование

Машеньки. Он пытается исступленной работой заглушить подавленное состояние, в которое впал после ухода Тани.

Но он добьется своего! Он создаст не просто электронный ум, но и выявит электронные эмоции. Наследники человечества, которым люди уступят свое место на Земле, должны обладать всем богатством чувств своих предшественников и создателей.

Но скрещение усилий пылкого профессора, пытавшегося заморозить свои чувства, и быстродействия холодной машины, искавшей выражения горячих человеческих чувств, дали неожиданный результат.

Профессору некуда было отступать. Певца он пригласил заблаговременно, пришлось ему с научной беспристрастностью прослушать поэтическое произведение машины на музыку Второго этюда Скрябина. Тани не было, поэтому певцу аккомпонировала сама Машенька, в памяти которой были записаны лучшие исполнители, в том числе и этого произведения.

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Грустный мир воспоминаний!

Все они, как в речке камни,

Зыбкой тенью в глубине

Лежат во мне, На самом дне.

Память сердца - злая память.

Миражами душу манит.

В даль ушедшую зовет

Под вечный лед, Забвенья лед.

Если б жить сначала,

Чтоб все прежним стало,

Чтоб с тобою вместе

Петь бы наши песни.

Сердце не остыло.

Будет все как было.

Будет ли как было?

Горький плод моих стараний

Может только больно ранить.

Я вернусь к своей весне,

Но лишь во сне, В последнем сне.

В реке холодной тонет Тепло твоей ладони.

Счастья касалась память,

Явью, казалось, станет,

Но, оказалось, канет В тень на дно.

Ах, в сердце ночь, в душе темно...

Но ты со мной.

Всегда со мной!..

Обескураженный, в смятенных чувствах, простился Евгений Петрович с певцом, высоко отозвавглимся о поэтическом тексте исполненного произведения.

Кунегин был другого мнения. Собственно, другого мнения не о поэтическом тексте, а о его соответствии с научной задачей, которую он перед собой ставил.

Как могла машина неведомыми путями разобраться в его собственных переживаниях? Как она узнала его внутреннее состояние? Его тоску по ушедшей Тане, которую он сам отверг? И как она могла подслушать их разговор с Таней о памяти сердца? Чудес на свете не бывает. С машиной общался только он сам, значит... значит, он сам и заложил в нее все это "понимание", передал ей в виде математических символов собственную исповедь!

В совершенно подавленном состоянии застал растерянного Евгения Кунегина директор института Александр Сергеевич Пушкарев: - Ну, Женя, о чем ваши мысли?

– Сказать по правде? Допустим, о Ленинграде.

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье, Береговой ее гранит...
– процитировал академик.

– Нет, пожалуй, не о Неве думаю, а об академике Гранине. Давно с ним не виделся, - словно оправдывался Кунегин.

– К академику вам надо ехать, Женя, не с пустыми руками. А вы пока что на положении генерала без армии.