Элемента.L
Шрифт:
Феликс непроизвольно отметил, что журнал был старыми. В этой комнате и в Замке Ордена Феликс появлялся нечасто, в отличие, например, от Командора, который здесь жил, и комната которого была рядом. Кстати о Командоре! Феликс развернулся, услышав его уверенные шаги.
— Хорошо, что ты не ушёл, — сказал Командор, заглядывая в открытую дверь.
— Я же в третьем круге, — удивился Феликс тому, что вдруг понадобился. — Моя работа начнётся после того, как девушку найдут.
— Уже во втором, — поставил его в известность Командор.
— Ну, значит, во втором, — обречённо согласился парень и внимательно посмотрел на наставника, понимая, что и это ещё
— Каждый день ты должен выходить со мной на связь, — строго, но спокойно продолжил Командор. — Я знаю, что у тебя свои дела, и ты, как правило, забываешь про происходящее здесь. Но всё, Феликс, шутки кончились.
— Я работаю, — попытался возразить парень.
— Я знаю, — перебил его Командор, и добавил, уже уходя. — Просто выходи на связь.
Да, да, да. На связь. Феликс тяжело вздохнул. Как он и чувствовал, теперь из забавной игры с поисками артефактов, чтением старинных книг и изучением старых сказок это превратится в головную боль и проблемы. Вот, уже нужно отзваниваться. А он ненавидел эти видеозвонки и телефонные разговоры. Он звонил только в такси, в службу доставки пиццы и по работе. Он не звонил даже Еве, хотя её единственную он всегда рад был слышать. А теперь эти обязанности Ордена стали грубо вмешиваться в его жизнь. «К чёрту эту легенду! Почитаю потом!»
Он вернулся в свою каюту. Убедившись, что в ней никого нет, шумно выдохнул и появился прямо из воздуха.
За окнами стемнело, но тёплый жёлтый свет неярких светильников создавал иллюзию заката. Комната мерно вздрагивала в такт работающим двигателям корабля — лайнер готовился к отходу. Феликсу казалось, что он отсутствовал совсем недолго, но оставленный им бардак уже убрали. На столике под прозрачной крышкой пряталось блюдо с фруктами и клубникой в шоколаде. В ведёрке со льдом охлаждалось шампанское. А в тонкой вазе стояла одна кроваво-красная роза. Он достал из воды цветок. «Схожу-ка я за этой африканской красавицей!»
Обычно Феликс никогда не приглашал к себе одну и ту же девушку дважды, но то, что у них было в душе, за «раз» не считается.
Глава 2. Ева
Странно, наверно, любить кладбище, но это старое деревенское кладбище нравилось Еве с детства. Даже в детстве оно не казалось ей страшным, а подростком она любила приходить сюда просто так и каждый раз чувствовала, что на этих квадратных метрах земли не существует времени — прошлое, настоящее и будущее здесь присутствуют одновременно. Прошлое — молчаливые памятники, кресты и холодные плиты, под каждой из которых прожитая жизнь, своя судьба и своя история. Настоящее — она и все те люди, что приходят сюда со своими воспоминаниями, мыслями, заботами и мечтами. И будущее, которое ещё не свершилось, но уже было предопределено. Ещё тогда она знала, что будет связана с этим кладбищем навсегда, потому что здесь похоронят бабушку и дедушку, и она будет приезжать навещать их могилы. И вот она здесь.
В ноябре здесь уныло. В этой части кладбища уже давно никого не хоронят, и старые деревья плотно сомкнулись кронами. Мягкой подушкой лежит толстый слой облетевшей листвы. На пожухлой листве местами лежит снег. Никто не нарушает эту грустно-торжественную тишину, размахивая граблями: сгребать прошлогодние листья принято весной. В ноябре здесь можно просто побыть одной. Не красить оградку, не мыть таблички, не втыкать нарядные искусственные цветы. Можно просто стоять и вспоминать, каким радостным, каким цельным было её детство благодаря этим простым людям.
И если бы они не лежали сейчас здесь, то она побродила бы среди чужих могил, читая надписи и вычитая даты на памятниках, а потом побежала бы домой, к теплу натопленной печки, к аромату жареной картошки в большой чугунной сковороде и радости бытия, которую давала ей их любовь… Но увы… Ева смахнула невольно скатившуюся слезинку, сказала «Спасибо! Спите спокойно!» двум припорошённым снегом бетонным плитам и побрела к выходу. Сегодня ей надо ещё зайти в местную больницу и в семь часов вечера сесть на поезд и уехать обратно в город.
На втором этаже поселковой больницы, расположенной в небольшом белом здании из силикатного кирпича, несколько лет назад организовали Дом Престарелых и Инвалидов для тех людей, кто не мог больше сам о себе позаботиться. Там сейчас жила тётя Зина, двоюродная мамина тётка. Бабушка ещё была жива, когда тётка упала и сломала шейку бедра. Не позволив себе обременять детей, тётя Зина стала первой из его постоялиц, и сейчас Ева шла её навестить.
После прогулки по свежему морозному воздуху встретивший Еву в дверях аромат варёной капусты хоть и не вызвал аппетита, но напомнил о том, что время обеденное.
Исхудавшая и постаревшая с прошлого посещения ещё сильнее тётя Зина была в своей комнате не одна. На стоявший у кровати основательный деревянный стол только что поставил поднос с обедом парень в обычной для персонала больничной униформе. Ева увидела их обоих, заглянув в палату и уже почти сняв на ходу куртку.
— Здравствуйте, я навестить.
— Здравствуйте, у нас обед, но вы проходите, — сказал медбрат, подставил поближе к кровати единственный стул и протянул руку, чтобы взять у неё одежду. Но снять до конца куртку мешал зажатый в руке пакет с гостинцами. И Ева, пытаясь снять оставшийся рукав, и он, пытаясь перехватить падающий пакет, неловко столкнулись, потом одновременно стали извиняться и в результате, наконец, разошлись — он к дверям, а она к стулу. «Боже, какой красавчик!» — подумала девушка, когда он, наконец, исчез за дверью, и ещё больше покраснела от этого. Впрочем, особо об этом некогда было думать: подслеповатые тёти Зинины глаза, внимательно наблюдавшие за всей этой сценой, теперь смотрели на посетительницу.
— Тёть Зин, привет! Это я, Ева, бабы Шуры внучка.
Хотя смысла говорить, как её зовут, не было никакого — ни разу ещё эта тётка не назвала Еву правильно. Может, правда, не могла запомнить непривычное имя, а может, просто не считала нужным утруждать себя запоминанием. Еву она чаще всего звала Веркой, иногда Светкой.
— А, узнала тебя, милая! Своих приехала проведать? На кладбище? А меня вот боженька все никак не забирает, — и она стала вытирать внезапно потёкшие слезы концом повязанного на голову платка и хотела ещё что-то сказать, но не смогла и только плакала.
Обнять старушку мешал огромный стол, и, пытаясь как-то ободрить её, Ева присела на кровать и гладила то сухонькую ногу под казённым одеялом, то наклонялась вперёд и дотягивалась погладить худенькое плечо.
Не будь на столе обеда, возможно, слёзы лились бы дольше. Но дурно пахнущее капустой варево остывало, и Ева позволила себе напомнить тётке о еде. Удивительно, но та нашла в себе силы успокоиться и принялась за еду.
— Что там на улице-то? Холодно? — спрашивала она периодически и сама же себе отвечала. — А в городе как? Да, в городе-то оно завсегда холоднее… а цены как выросли! Это же уму непостижимо! А пенсию-то не добавили! Да, говорили, вроде, добавят со следующего года. Но в следующем году кто жив будет.