Елена - чудовище для демона и дракона
Шрифт:
Зачем она пришла? Почему смотрела с таким смятением? Почему прижимала ладони к животу, словно боялась развалиться на части?
Он хотел спросить, что случилось, но вместо этого молча протянул ведьме чашку с настоем трав.
— Отвар мелиссы и ягод чаблика. Согревает в холодные вечера.
Они говорили редко. О той, кто занимала его мысли, Вождь знал немного. Но иногда замечал, как даже в тёплые, погожие дни дрожат её плечи, как зябнут руки, зарываясь в медвежий мех.
На этот мех Маир опустилась сегодня, сжимая в ладонях горячую кружку чая. Замкнутая, далёкая, но не такая равнодушная, какой её привыкли видеть. Мгновение ему чудилось, будто лицо Маир идёт трещинами и осыпается, оказываясь маской. И что под сломанной бронёй трепещет нежное, уязвимое нутро. Такое же, как у всех.
Вождь знал Маир полтысячи лет, и ему не требовались слова, чтобы понять. Он дал ей то, чего она никогда не просила, но в чём отчаянно нуждалась все эти годы. Со вздохом, в котором слышалась тоска по безнадёжно упущенному, потерянному времени, он прижал чародейку к груди, и она закрыла глаза, согретая приготовленным для неё чаем, успокоенная запахами чаблика и мелиссы. Впервые за века забывшая обо всём.
Глава сорок вторая
В которой демон постигает смысл слова «признательность»
Питон обиделся и не вышел его встречать. Из листвы на мгновение высунулась жёлтая морда с заклеенным глазом и показала язык. После чего змей гордо удалился, махнув хвостом.
— Да ладно тебе, приятель, — протянул Кроу, — зрение скоро восстановится. Ты же порождение Тьмы. Великий ужасный страж.
Питон на лесть не купился, и в течение двух часов демон блуждал по саду в томительном ожидании, пока добрая душа с гнездом на голове не протянула ему яблоко — приглашение в туманный круг. Теперь он мог увидеть дерево с дверью-расщелиной.
— Благодарю, любезная, — бросил Кроу незнакомой пифии, наполняющей свою корзину.
И нырнул в темноту дупла.
Туман клубился у ног. Тут и там сверкали наросты кристаллов. Смотреться в них можно было, как в зеркало. Что Кроу и сделал, остановившись напротив особо широкий и гладкой грани. Поправил ворот рубашки, причесал пятернёй волосы. Красавчик!
Риэль склонялась над столом. Перо скользило по бумаге с немыслимой скоростью. Взгляд не отрывался от зеркала. Демон по привычке заглянул внутрь серебряной рамы и поморщился: как здесь что-либо можно понять? Спирали, волны, круги — всё из дыма. Это даже не иероглифы и не буквы.
— Опять нелёгкая принесла, — Риэль макнула перо в чернила. — Я уже проверила: сегодня она не родилась.
— А я не за этим, — удивил демон.
И опустил на хрустальный стол красное яблоко в карамели, посыпанное кокосовой стружкой. Из центра вместо хвостика торчала деревянная палочка.
— Что это? — спросила Риэль севшим голосом спустя три минуты ошарашенного молчания.
— Благодарность, — гордо ответил демон. — И извинения.
Ошеломлённая пифия пожевала кончик пера.
— Я осознал свои ошибки, — продолжил Кроу, — и нашёл своё прежнее поведение навязчивым и недопустимым.
— Ты больше не будешь таскаться сюда каждый день? — с надеждой посмотрела на него предсказательница.
— Больше не буду, — обрадовал её демон, — теперь только раз в два дня.
С тех пор три раза в неделю на хрустальный стол пифии опускалось карамельное яблоко. Даже несмотря на то, что Риэль сладкое ненавидела и упорно пыталась донести это до Кроу. Но, к счастью всего туманного круга, однажды в дождливом, пасмурном Лондоне родилась девочка, которой пифия с превеликой радостью передала свой крест.
Тем благословенным утром работа стала, ни один дневник не был заполнен — все праздновали. В анналы загробной истории эта дата вошла как день Грандиозной попойки. Яблочное вино лилось рекой.
Эпилог
В котором все счастливы
Дом наш деревянный и стоит у подножия холма. Он уютный и ночами разговаривает шорохами и скрипами. На первом этаже четыре комнаты и одна в розовых тонах — на мансарде. Мебель в основном плетёная. Столы и тумбочки украшают бамбуковые салфетки. На стенах висят наши фотографии — в рамочках и просто пришпиленные кнопками.
Из окон гостиной виден водопад, из столовой — река и сосновый лес.
Летние вечера мы проводим на открытой веранде, осенью перебираемся в дом, к камину. На кухне в верхнем шкафчике всегда хранится бутылочка-другая глинтвейна. Иногда Дрэйвен готовит напиток сам, но, как выяснилось, зайцы, запечённые в лесу на костре, — верх его кулинарных талантов. Магазинный глинтвейн на порядок ароматнее самодельного. Если честно, последний просто ужасен, но об этом я, конечно, благополучно молчу.
Смотреть с веранды на звёзды можно только до десяти. Позже налетает тучами мошкара, отогнать которую не способно ни одно средство, разве что магическое. Зато между столбами веранды натянут гамак. Никто на нём не лежит, но в экстерьер тот вписывается отлично. Кресло-качалку я люблю больше. Она удобная, предназначена для двоих, и меня всегда заботливо кутают в плед, прежде чем обнять и прижать к груди.
«Люди хр-р-рупкие, — любит говорить Дрэйв. — Тер-р-рмор-р-регуляция несовер-р-ршенна».
Всё остальное, по его словам, во мне идеально.
И это правда, ведь я в кои-то веки отрастила натуральный цвет волос и остригла неудачно окрашенные концы. А ещё оказалось, что бурные ночи и отсутствие стресса способствуют похудению. Но в действительности красивой меня делают сияющие глаза.
Иногда, словно эксцентричная тётушка, нас навещает Маир, потому что: «Ведьмы своих не бросают». А ещё — чтобы в очередной раз напомнить Дрэйвену: «Обидишь её и будешь иметь дело с самой могущественной колдуньей Верхнего мира».
В последний раз Маир приходила с хрустальным шаром — странным артефактом, внутри которого клубился синий туман, — и была необычайно взволнована. После её визита взволнованной стала и я.
То, что она показала мне...
С недавних пор у нас появилась традиция. В шесть часов вечера мы устраиваемся на ступеньках веранды — муж с глинтвейном, я с чаем — и слушаем грохот водопада. Когда кружки пустеют, Дрэйвен кладёт ладонь на мой округлившийся живот в ожидании, когда Диана ответит. И улыбается.